– Что вы, Кирилл! Конечно же не мешали! Я к ним и не прикасался вовсе!

– Что ж, спокойной ночи!

– И вам доброй ночи!

На эту тему так много писали журналисты и спорили правоведы, думал я, спускаясь к набережной и все глубже погружаясь в перепляс разноцветных огней и музыкальный коктейль. Только никак не могу вспомнить, к какому выводу они пришли: обязан ли священник, которому была доверена тайна исповеди, способная помочь раскрытию преступления, передавать ее следствию? Или же на то она и тайна, что не подлежит разглашению никогда и никому?

Я был уверен, что отцу Агапу известно то, что позволило бы мне с необыкновенной легкостью распутать клубок странных и неприятных событий безумно-длинного сегодняшнего дня и, тем более, уберечь меня от ошибок в будущем. В общем-то, я был недалек от истины. Но сколько людей тонуло в пучине, будучи совсем рядом со спасительным берегом, именуемым истиной!

Не знаю, что я хотел там найти, но ноги сами понесли меня к старому причалу, который непрочно держался за берег, словно осенний лист за ветку. Все вокруг него было ветхим, сгнившим, почерневшим от морской соли и солнца, и потому несколько сараев, просвечивающих насквозь, дырявые лодки, лежащие на берегу кверху днищами, некогда колючая, проржавевшая до красноты изгородь с поваленными столбами да трухлявые клетки брошенных при царе Горохе сетей смотрелись единым ансамблем, экзотично и гармонично.

Моторную лодку я увидел еще издали, когда шел мимо больших круглых ям, где когда-то были вкопаны емкости для жидкого газа. Отсюда лодка напоминала выброшенную на берег огромную рыбину, и она была самым заметным предметом на территории. Вытащить из нее два ярко-желтых акваланга и пронести их под крепостными стенами незаметно для сотен отдыхающих было невозможно – вору пришлось бы "работать" как на гигантской сцене. Это был первый вывод, который я сделал, спустившись к воде. Ко второму выводу я пришел еще в гостинице, когда Сашка сообщил мне о пропаже: два почти полностью заправленных акваланга общим весом в пятьдесят килограмм не под силу было бы унести одному человеку.

Я скинул кроссовки, походил по утрамбованному песку, который ритмично полировал теплый прибой, потом посидел на носу моторки, складывая в уме фигурки-версии, словно играя в некое подобие логического тетриса. Если отбросить мотивы, то выходило, что надрезать мембраны аквалангов вчера вечером мог любой постоялец моей гостиницы, включая и отца Агапа. Процедура эта была проста и не могла занять много времени: свернул крышки у четырех легочников, сделал надрезы на мембранах бритвой или маникюрными ножницами, поставил крышки на место – на все три, от силы пять минут.

Но когда я начинал искать мотивы этого поступка, то мои "фигурки" не сходились даже в мелочах. Ну зачем, скажем, священнику было желать смерти Марины, за непорочность и очищение души которой он так искренне переживает? Профессор Курахов? Какая бредовая идея могла заставить его испортить четыре акваланга, в том числе и тот, которым должна была воспользоваться его падчерица, дочь покойной жены? Сашка? Трудно поверить, что парень мог сделать такую гадость мне в отместку за то, что я иногда бываю по отношению к нему строг и требователен. Анна? Рита? Уборщица? Бред! Не исключено, что это мог сделать кто-то из троих, собравшихся на подводную экскурсию, чтобы запутать следствие. Но если предположить, что молодожены действительно погибли, значит, остается одна Марина. Но зачем этой набожной девушке было убивать ни в чем не повинных молодоженов, с которыми она впервые встретилась в гостинице, включая и меня?

Я даже промычал, чувствуя собственное бессилие перед всеми этими вопросами. Дело запутанное и сложное, даже если вычеркнуть и никак не связывать с аквалангами обыск в квартире профессора.

Если не везет, то до конца! Я неудачно спрыгнул на песок и громко чертыхнулся. Пятка угодила на какой-то острый предмет, напоминающий консервную банку. Прыгая на одной ноге, я материл всех на свете, кто превратил пляжи в мусорные свалки, потом сел на песок, отыскал кроссовки и наткнулся рукой на тот предмет, который едва намеревался сделать меня калекой.

Это была крышка от легочника.

Никакой ценности в качестве вещдока эта штука не имела, но я интуитивно почувствовал, что оба акваланга спрятаны где-то рядом, потому как никакой уважающий себя вор не унес бы акваланги без этой маленькой, но незаменимой детали.

Я обошел лодку, заглянул под днище, потом встал на корточки и нащупал глубокие параллельные следы, напоминающие борозды, какие оставляет плуг. Это были следы от баллонов, которые волоком оттащили к воде. Пришлось раздеться и залезть в воду, хотя ночное купание не входило в мои планы.

Акваланги лежали на небольшой глубине, один на другом, придавленные сверху булыжником, и я без труда вытащил их на берег. Все правильно, акваланги – это улика, и преступник постарался от них избавиться. Незаметно для отдыхающих их можно было только утопить, что он и сделал.

Я на ощупь проверил легочники. Мембраны были вырваны, и на крепежной шайбе висели лишь куцые лоскутки резины. Прекрасно, отлично! – сказал бы сейчас профессор Курахов, и мне невольно захотелось сказать то же и тем же едким тоном.

Во мне неудержимо пробуждался азарт. Игра увлекала все больше, и я уже не мог оторваться от нее. Чем больше я делал ставок и больше проигрывал, тем сильнее хотелось схватить за ухо соперников. Настроение росло, как атмосферное давление после летней грозы. Конечно же, конечно же! – думал я, быстро двигаясь сквозь хмельной и сытый людской поток по набережной в сторону спасательной станции. Сорванные мембраны ставят последнюю точку, так как исчезает доказательство преднамеренного злого умысла.

Это грубая работа моих несчастных должников, с полной уверенностью подумал я. Это они подрезали мембраны в двух аквалангах, и когда мы вчетвером прыгнули в воду, быстро скрылись, не дожидаясь, когда мы начнем захлебываться. Они отплыли далеко от того места, где была моторка, вышли на берег, спрятали акваланги и побежали в гостиницу, где в это время на этажах обычно никого не бывает. Они сымитировали ограбление гостиницы, перевернув все вверх дном в номере профессора и "обчистив" свою комнату. Со своими вещами они направились на набережную – все было рассчитано верно, к этому времени мы с Мариной уже причалили к берегу – выволокли и утопили наши акваланги, предварительно вырвав мембраны. Нет пострадавших, нет вещественных доказательств, а значит, нет и состава преступления. А что касается "ограбленного" номера молодоженов, то по этому факту никто скандала не поднимает. С профессором конфликт, вроде бы, улажен. Тогда, черт подери, в чем весь сыр-бор?!

Я в нерешительности остановился у металлической сварной лестницы, которая вела к гаражам, мастерской и медпункту спасательной станции. Вернуться домой и объявить всем о проделках двух молодых аферистов, у которых не хватило благородства вернуть долги и распрощаться со мной по-человечески? Или же… Или же проверить свои выводы в последний раз, чтобы уже никогда не возвращаться к этой теме?

Я положился на судьбу, и спустился вниз. Если кто-либо из моих знакомых сейчас дежурит на станции, то я доведу дело до конца. Если нет никого – с чистой совестью вернусь домой.

Двери мастерской были открыты, внутри горел свет. Гриша Снегирев, с черными по локоть руками, ковырялся в разобранном наполовину лодочном моторе.

– Заходи! – кивнул он мне, прилаживая к оси шестеренку. – Будь добр, возьми отвертку и придержи этот штуцер.

Я помогал ему собирать мотор еще полчаса, авансом отрабатывая свою просьбу. Гриша понял, что я пришел не просто так и, закончив работу, спросил:

– Ну? Какие проблемы?

– Мне нужен акваланг и подводный фонарь, – ответил я.

– На крабов собрался?

– Точно! На крабов, – подтвердил я.

– Нет проблем.

Через несколько минут с аквалангом за плечами, маской, ластами и подводным фонарем в холщевой сумке, я быстро шел по кипарисовой аллее к шоссе, распугивая и веселя своим гуманоидным видом праздную публику. "Дай подышать!", "Ныряй к нам!", "У тебя случайно не пиво закачано в баллоны?" и прочее остроумие летело мне вслед, но я не обращал на реплики внимания. Я шел как студент на последний экзамен, вслед за которым наступит долгожданная свобода, как боксер на последний раунд, победа в котором была уже предопределена.