Екатерина II, как только минуло 14 лет великому князю и как только доложили ей, с какой жадностью поглядывает он на молоденьких фрейлин, начала размышлять о его женитьбе. Все мелкие разговоры о плохих отношениях сына и матери были отброшены прочь, она желала сыну лишь добра. Перебрав своих доверенных людей за границей, Екатерина Алексеевна поручила дипломату барону Ассебургу незаметно побывать в германских дворцах и описать подходящих по возрасту принцесс, а она сама сделает выбор. Ахац Фердинанд Ассебург был опытным дипломатом, по молодости он поступил на службу к малоизвестному ландграфу Фридриху Гессен-Кассельскому, но быстро понял, что это место мало что дает ему для карьеры, отправился к датскому королю, но не сошлись, как говорится, характерами, только после этого он пошел на службу к русской императрице, которая тут же оценила его как умного, тонкого, исполнительного дипломата, хорошо знающего языки и родовитую знать Европы.

В кругу близких Павла Петровича был граф Андрей Разумовский, друг детства цесаревича.

«Как мне было тяжело, дорогой друг, быть лишенным вас в течение всего этого времени, – писал Павел Петрович 27 мая 1773 года из Царского Села графу Андрею Разумовскому, служившему на флоте. – Впрочем, клянусь вам, еще большое счастье, что все идет у нас хорошо и что решительно не произошло ничего неприятного как в нравственном, так и в физическом отношениях. Я проводил свое время в величайшем согласии со всем окружавшим меня, – доказательство, что я держал себя сдержанно и ровно. Я все время прекрасно чувствовал себя, много читал и гулял, настоятельно помня то, что вы так рекомендовали мне; я раздумывал лишь о самом себе, и благодаря этому (по крайней мере, я так думал) мне удалось отделаться от беспокойств и подозрений, сделавших мне жизнь крайне тяжелой. Конечно, я говорю это не хвастаясь, и, несомненно, в этом отношении вы найдете меня лучшим. В подтверждение я приведу вам маленький пример. Вы помните, с какого рода страхом или замешательством я поджидал прибытия принцесс. И вот теперь я поджидаю их с величайшим нетерпением. Я даже считаю часы… Я составил себе план поведения на будущее время, который изложил вчера графу Панину и который он одобрил, – это как можно чаще искать возможности сближаться с матерью, приобретая ее доверие, как для того, чтобы по возможности предохранить ее от инсинуаций и интриг, которые могли бы затеять против нее, так и для того, чтобы иметь своего рода защиту и поддержку в случае, если бы захотели противодействовать моим намерениям. Таковы мои планы; вы, конечно, одобрите их… Я ожидаю вас с большим нетерпением и точно мессию» (Васильчиков А.А. Семейство Разумовских. Т. 3. Ч. 1. С. 16).

Но это признание показалось ему недостаточным, и в следующем письме Андрею Разумовскому Павел Петрович продолжал развивать мысли о своем положении в обществе: «Раз уже было принято за принцип стараться по возможности жить со всеми в самых сердечных отношениях, все прошло благополучно и спокойно как внутри, так и извне. Я поступал так и заметил, что очень часто наши собственные ошибки являются первоначальными причинами обратных явлений, что вызывается беспокойством, которое мы допускаем проявляться внутри самих себя и которое заставляет считать черным если не белое, то серое. Отсутствие иллюзий, отсутствие беспокойства, поведение ровное и отвечающее лишь обстоятельствам, которые могли бы встретиться, – вот мой план; счастлив буду, если мне удастся мой или, вернее, наш общий проект. Я обуздываю свою горячность, насколько могу; ежедневно нахожу поводы, чтобы заставлять работать мой ум и применять к делу мои мысли… Не переходя в сплетничание, я сообщаю графу Панину обо всем, что представляется мне двусмысленным или сомнительным. Вот в нескольких словах все то, что происходит во мне, и все то, что я делаю в духовном отношении; что же касается физической стороны, то порядок жизни приблизительно почти тот же, который вы составили при отъезде, то есть совершенно однообразный» (Шильдер. С. 66–67).

Великий князь Павел Петрович накануне своего совершеннолетия стремится быть в самых добрых отношениях со всеми, кто его окружает, и с матерью, и с графом Паниным, и с братьями Румянцевыми, и с прислугой. Горячий характер заставлял его порой взрываться, заметив неправду и несправедливость. Стремление обуздывать свою горячность претворить в жизнь не удавалось, сплетни так и плелись вокруг императорского двора, он жаловался Панину на двусмысленность происходящего. Панин успокаивал, но горечь оттого, что у наследника не было выдержки, он срывался, обедняла духовную жизнь Павла. Иллюзии рассыпались. Екатерина II, внимательно наблюдая за поступками своего сына, не раз говорила ему, что жизнь – это не мгновение, жизнь долга, выдержка нужна постоянно, а у великого князя горячность порой побеждала здравый смысл, неразумная вспышка гнева перекрывала размышления. У правителя империи это могло бы привести к необдуманным поступкам во внутренней и внешней политике государства.

Когда в близком кругу императрицы заговорили о женитьбе великого князя, посланники европейских дворов давали ему характеристики. «Великому князю есть чем заставить полюбить себя молодой особою другого пола, – писал посол Пруссии Сольмс. – Не будучи большого роста, он красив лицом, безукоризненно хорошо сложен, приятен в разговоре и в обхождении, мягок, в высшей степени вежлив, предупредителен и веселого нрава. В этом красивом теле обитает душа прекраснейшая, честнейшая, великодушная и в то же время чистейшая и невиннейшая, знающая зло лишь с дурной стороны, знающая его лишь настолько, чтобы преисполниться решимости избегать его для себя самой и чтобы порицать его в других; одним словом, нельзя в достаточной степени нахвалиться великим князем, и да сохранит в нем Бог те же чувства, которые он питает теперь. Если бы я сказал больше, я заподозрел бы самого себя в лести» (Там же. С. 83).

В письмах других зарубежных корреспондентов находим иные описания великого князя.

Фридрих Великий, получая донесения от своих дипломатов, внимательно следил за предсвадебным процессом и давал поучительные советы избранницам императрицы. «Государыня, сестра моя, – писал он Екатерине II 23 мая 1773 года, – мне было невозможно видеть отъезжающею отсюда в Петербург мою старинную и добрую подругу, ландграфиню Дармштадтскую, чтобы не напомнить вашему императорскому величеству о самом верном из ваших союзников и не поручить вашему покровительству ландграфиню, которая, конечно, может обойтись без всякой посторонней рекомендации и которая приносит с собою свою рекомендацию. Чувства почитания, какие она имеет к вашему императорскому величеству, ее желание повергнуться к вашим стопам заставили бы меня уважать ее по этому одному качеству. Она ожидает только прибытия корабля, который должен перевести ее для наслаждения зрелищем, достойным всех тех, кто умеет ценить великие таланты и качества высшего достоинства; многие другие предприняли бы, как и она, подобное путешествие, если бы странное сцепление обстоятельств, в котором они находятся, не препятствовало им в том: то будет отныне на отдаленном Севере, где стараниями вашего императорского величества должно будет искать отныне познаний и истинного образования, вещь тем более удивительная, что в начале этого столетия эта пространная часть материка пребывала еще в невежестве; она обязана своей образованностью только нескольким высшим гениям, управлявшим этою монархиею. Без сомнения, правление оказывает во всем свое влияние на подчиненный ему народ. Есть народы в Европе, которые пользовались недавно наивеличайшим уважением, но слава которых меркнет и, кажется, готова угаснуть, а те, которые были неизвестными в ХIV столетии, как, напр., Россия, поспешными шагами догоняют цивилизованную Европу, от которой так долго отставали. Даже иноземцам дозволено, государыня, рукоплескать и благословлять тех, кто благодетельствует роду человеческому и делает столько добра своим подданным, как воспитанием их, так и мудрыми законами и учреждениями, которыми они увековечат себя. Вот, государыня, размышления, составленные вместе мною и ландграфинею по поводу ее путешествия, более нечего прибавлять вашему императорскому величеству, как только искрения мольбы о вашем для нас сохранении, ибо, что касается славы, то трудно было бы прибавить ее к тем обильным жатвам, какия вы уже собрали…»