– Да, грустно… – вздохнул Дмитрий. – Но про это ты нам уже рассказывал. Давай дальше.
– Давайте-ка помянём всех погибших в борьбе за свободу своего народа, – разливая по бокалам коньяк, предложил Костя.
Друзья не чокаясь выпили.
– Так вот, – продолжал Сергей, – два с половиной года назад в одной поездке в Белоярский в клубе коллекционеров я познакомился с Павлом Николаевичем Устюговым. Очень интересный дядька, бизнесмен, коллекционер, интеллектуал, увлечённый историей Севера и Сибири. Нам было о чём поговорить. Как-то мы сидели у него дома и смотрели его коллекцию предметов пермского звериного стиля. Среди различных очень интересных вещей он показал мне один непонятный медальон и попросил помочь в его атрибуции[2]. Вот он.
Сергей достал из папки несколько больших фотографий и положил на стол перед друзьями. На первом снимке был медальон, напоминающий по форме сердце, с боковинами в неровных зазубринах и треугольным ушком между полушариями. Сделан он был из какого-то почти чёрного металла. На втором снимке с другого ракурса было видно, что его поверхность была сплошь бугристая, с завитками, линиями и чёрточками. На фото рядом лежала линейка, показывая размер медальона – около семи сантиметров в высоту и почти одиннадцать в ширину.
Сергей показал ещё два снимка:
– Вот обратная сторона этого предмета.
С другой стороны, ровной и гладкой, друзья увидели вырезанные острым предметом короткие ровные чёрточки, а сверху, у самого ушка, глубоко и довольно искусно было вырезано изображение утиной лапки с волнистой линией над ней.
– Это похоже на какой-то родовой знак, – сказал Дмитрий, показывая на утиную лапку.
Сергей кивнул.
– Верно. Это родовая тамга хантыйского рода Хартагановых. Я тогда не знал, что это, но сказал Павлу Николаевичу, что, возможно, это родовой медальон с картой угодий какого-нибудь хантыйского или ненецкого рода. Ни продавать, ни менять медальон Павел Николаевич не захотел. Он так и хранится у него. Говорит, что приобрёл он его у какого-то подвыпившего ханта возле магазина в Белоярском. На бутылку тому не хватало, и он какие-то старинные вещи предлагал прохожим, в том числе и этот медальон. И ещё сказал, что медальон этот как-то связан с древним кладом, который в революцию ханты, убегая от советской власти, спрятали где-то в низовьях Оби. Устюгов его и купил. Больше он того парня не видел. Само собой, я очень заинтересовался. Но сейчас, честно говоря, я ему не очень верю. Позже узнал, что Павел Николаевич активно сотрудничает с чёрными копателями и много чего у них приобретает, так что, возможно, и даже скорее всего, медальон он у копарей купил. Про клад, конечно же, приврал, чтобы покрасоваться, но по случайности попал в точку. С тамошними чёрными контакт установить не получилось, да и места, где копали, они, как правило, не выдают. С Устюговым иногда созваниваемся, но уже по другим темам. В общем, с информацией там глухо… Спустя пару месяцев после того знакомства я был в командировке в Салехарде и показал работникам окружного музея эти фотографии. Оказалось, что похожий медальон хранится у них в запаснике и тоже до сих пор не атрибутирован. Омские археологи лет двадцать назад его нашли во время исследования одного древнего святилища в верховье реки Полуй. Кстати, не так далеко от Надыма. Найден был просто под ягелем возле большого сгнившего дерева, метрах в тридцати от самого святилища, и его передали в музей. Вот фото.
Сергей достал из папки ещё четыре фотографии. На них был изображён медальон, похожий на первый. У него были такие же неровные края и испещрённая буграми и линиями поверхность. На обратной стороне здесь тоже было вырезано множество чёрточек, но возле ушка здесь был другой знак – рыба с тремя ровными линиями под ней.
– А это тамга хантыйского рода Лямбиных, – пояснил Сергей.
Костя положил рядом снимки двух медальонов.
– Один мастер делал…
Сергей кивнул:
– Верно. Так вот, когда я увидел второй медальон, я уже всерьёз за них взялся и начал искать подобные, где только было возможно. Мне что-то подсказывало, что в этих занятных привесках скрыт какой-то смысл. Я всех знакомых археологов, музейщиков, коллекционеров, даже метеорологов и чёрных копателей поднял. Искал везде.
– И что, много нашёл? – спросил Дмитрий.
– Ещё один. У метеорологов с Пилторской метеостанции выстрелило. Они ведь всегда с местными тесно общаются. Вот и подфартило. Показали старикам фотки – и на тебе! Спасибо ребятам огромное.
– Наверное, хорошо мужикам проставился, – улыбнулся Костя.
– Само собой!
Сергей положил перед друзьями четыре фотографии с третьим медальоном, но у этого через треугольное ушко был продет кожаный шнурок.
– А вот хозяин этой цацки. Он и рассказал про Хартагановых и Лямбиных.
Сергей достал ещё одно фото, на котором у бревенчатой избы стоял невысокий, коренастый старик в тёмных, заправленных в сапоги брюках и клетчатой рубашке. Глубоко посаженные, чуть раскосые глаза на смуглом, изрезанном глубокими морщинами лице смотрели грустно и устало. Густые седые волосы были коротко пострижены. На шее старика поверх рубахи висел тот самый медальон.
– Это Василий Немдаевич Куйбин. Живёт в посёлке Пилтор. В этом году ему исполняется девяносто лет. Во всяком случае, по документам. Его отец был шаманом и одним из тех четырёх человек, которые спрятали в горах священные нарты. Ему во время тех событий было около шести лет. А это родовая тамга Куйбиных.
Сергей показал пальцем на изображение маленького кружка с семью точками вокруг на фотографии другой стороны медальона.
– Колоритный старик, – разглядывая снимок, усмехнулся Дмитрий.
– Так вот, – продолжал Сергей, – ещё до того, как я встретился с Куйбиным, я крутил эти снимки и так, и сяк, пока наконец до меня не дошло, что на них изображено…
– Это части пазла, которые складываются в карту, на которой указано, где спрятаны священные нарты? – спросил Дмитрий, перебирая снимки.
– А короткие чёрточки с обратной стороны – это наверняка количество спрятанных нарт каждого рода, – добавил Костя и, закурив сигарету, посмотрел на Сергея. – Чего их крутить так и сяк? По краям же видно, что эти бляхи – части одного целого. Лапка стыкуется с рыбой, а рыба – с солнцем.
Он разложил фотографии в соответствующем порядке, чтобы лучше было видно, как бугры и полоски на фотографиях дополняют друг друга.
– Ну, я вот как-то не сразу сообразил… – развёл руками Сергей. – Сперва подумал, что это участки угодий хантыйских родов, а края просто хотели сделать волнистые для красоты, но не получилось ровно отлить. Потом наконец дошло, что это части одной карты, и вот что сложилось.
Он достал из папки ещё две фотографии размером больше остальных. На них был фотоколлаж, где все медальоны были сложены так, как сказал Костя, а на месте отсутствующей части были от руки дорисованы линии и отмечены какие-то точки.
Костя сдвинул в сторону фотографии и посмотрел на разложенную топографическую карту.
– Ну и где это место?
– Погоди, я всё сейчас расскажу, – Сергей убрал все фотографии, кроме последней, обратно в папку. – Василий Куйбин мне рассказал историю своего медальона. Когда ему было шесть или семь лет, их семья жила не в Пилторе, а кочевала где-то восточнее Казыма. Там с древних времён были их родовые угодья. Семья у них была большая. Они рыбачили, держали оленей, добывали пушнину, хорошо торговали и, в общем, не бедствовали. Отца Василия звали Немда Ойкович. Он был главой их рода и сильным шаманом. Его все знали и приезжали к нему за помощью даже из дальних стойбищ. Когда пришла советская власть, у многих более-менее богатых хантов отобрали оленей и добытую пушнину, а кто сопротивлялся, тех арестовывали и увозили. Больше никто их не видел. Шамана Немду Ойковича тоже хотели арестовать, но его кто-то вовремя предупредил. Василий помнит, как взрослые тогда собрались и долго обсуждали, что им делать. Помимо его отца там были хозяева соседних земель – Иван Лямбин, Юхур Хартаганов и безухий шаман Кульчин, имя которого он не помнит. Дело было зимой. Взрослые долго разговаривали, потом шаманы спрашивали совета у духов и постановили уходить на север. Они долго ехали и прибыли в земли надымских ненцев, с которыми объединились и подняли большое восстание против советской власти. Туда же приехало ещё много семей из Казыма, но Василий помнит только Лямбиных, Хартагановых и Кульчиных. Они хорошо прогоняли русских, но потом пришло много солдат, прилетели самолёты, с которых бросали бомбы, и бунт жестоко подавили. Тех, кому удалось уцелеть, ещё долго выслеживали и ловили. Отца и двух старших братьев Василия тоже убили, а его самого, когда пришли солдаты, мать спрятала в лесу недалеко от стойбища. Но его нашли и вместе с матерью привезли в Норинскую факторию, где закрыли в разных сараях. Тогда они виделись с ней последний раз. О судьбе матери Василий так и не смог ничего узнать, а его самого отправили в детский интернат в Салехарде. Тогда он ещё Обдорском назывался. После интерната Василий окончил ремесленное училище, работал в Салехардском речпорту, потом война, фронт, после фронта вернулся в Салехард, оттуда перебрался в Пилтор. Женился, родил двух сыновей и дочь. Жена его давно умерла, старший сын и дочь живут в Салехарде, а младший сын остался в Пилторе. Живёт с семьёй отдельно, но за стариком хорошо присматривают.
