И на сколько:

   на месяц?

   на час?

   Сколько вас?

   Сколько вас предавало меня?

   Сколько раз?

   О, друзья!

   Скольких предал когда-то я сам:

   Невниманьем к словам,

   равнодушьем к делам,

   поделивши однажды

   не всё пополам,

   не поверивши вам?!

   О,друзья!

   Почему-то,

   покуда мы юны, друзья,

   говорим мы уверенно громко

   лишь:

   - Я!

   Календарь осыпает безмолвно листы -

   мы лирически молвим уже:

   - Я и Ты!

   А ещё через годы,

   судьбу оценя,

   мы негромко, влюблённо твердим:

   - Ты и Я!

   А потом, лишь

   у самой последней черты

   только:

   - Ты!

   Только:

   - Ты!

   Только:

   - Ты!

   О, друзья!..

   Константин Афанасьев "СОН"

   Я не знаю, как я оказался в вагоне для мертвых.

   Я был жив, или, может, мне только казалось, что жив.

   Среди выцветших глаз, среди мыслей и чувств полустёртых

   Я по замкнутым рельсам в плацкартном вагоне кружил.

   Эти рельсы... Они отшлифованы грузным составом,

   Сколько долгих веков отстучали вагоны по ним!

   И гудок паровоза, осипший, глухой и картавый,

   И вдоль насыпи в рост поднялась лебеда и полынь.

   Мертвецы не скучали, по маленькой в покер играли,

   Желть газетных листов разворачивали, сопя.

   Ели, пили, смеялись и в окна бездумно вперялись,

   Засыпали, а, может быть, делали вид, будто спят.

   Мертвецам всё равно, мертвецам не нужны семафоры,

   Ни к чему им экспрессы, вокзалов больших толкотня,

   Им неплохо в вагонных, ленивых, пустых разговорах,

   Где остатки живого теряются день ото дня.

   И меня обмануло сначала движенье по кругу,

   Я, как все они, мысли и чувства живые терял,

   Не имея ни цели, ни дела, ни книги, ни друга,

   Только в окнах немытых менялись луна и заря.

   Надоело! Я всё же не умер под стук монотонный,

   Что мне в этом застывшем, не греющем, зябком тепле?

   Не простившись ни с кем, я упруго шагнул из вагона,

   И упал на колени, отвыкнув ходить по земле...

   ...Не подняться с колен мне, и в ноздри бьёт запах полынный,

   И столетние сумерки вдруг разродились грозой.

   Я вдоль насыпи полз, дождь угрюмо хлестал в мою спину.

   Полз, пока не уткнулся в заржавленный рельс запасной.

   Снова насыпью замкнут, не встать, ноги ватой набиты,

   И по скользкому скату наверх ни за что не всползти.

   Вдруг, шагах в десяти, я увидел, что насыпь размыта,

   И опасно прогнулся отрезок стального пути.

   А состав, уже сделав свой круг, возвращался, проклятый.

   Триста метров - и рухнет в сырую полынь под откос.