Ранганатан сел в кресло по левую руку от Лукаса. Он прокашлялся:

— Послушайте… Гм, вообще… как мне вас называть?

— Саруман, к примеру.

— Саруман? Из Ортханка? — прыснул Ранганатан.

— Признаю, это не комплимент,— согласился Лукас.— Чего еще ожидать от прозвища, которое тебе дала старшая сестра.

Он включил точечный светильник, опустил спинку и снял с запястья бесполезный нетлог, чем удовлетворил свою потребность в комфорте. Хотел начать читать, но Ранганатан продолжал вертеться в своем кресле и украдкой его рассматривать.

Лукас вздохнул и посмотрел ему в глаза.

— Понимаете, Джеймс, не то чтобы я вам совсем не доверял,— заявил он.— Но, если вы ничего не будете обо мне знать, это убережет от проблем нас обоих. Я не хочу от вас требовать лгать из-за меня ӧссеанам.

Ранганатан вытаращил глаза.

— Лгать ӧссеанам?!

Увидев его реакцию, Лукас мысленно выдохнул: если истинные боссы Спенсеров и хотели от этого парня чего-либо и когда-либо, то точно не на регулярной основе.

— Я просто подумал. Ведь это ӧссенский Корабль, который принадлежит ӧссенской фирме,— произнес он и пожал плечами.

— «Спенсер АртиСатс» — это земная фирма!

— Ага,— сказал Лукас.— Ну, тем лучше. О чем вы хотели спросить?

— Просто хотел узнать… ну, то есть… из-за того, что я там оставил ту дверь открытой… — Ранганатан замялся.— Вы пожалуетесь шефу?

Лукас не верил собственным ушам. Его никогда не переставала удивлять чрезмерная покорность людей, которым никогда не приходилось сопротивляться авторитету; их простодушное рвение и страстное стремление положить свою голову на плаху, лишь бы получить сертификат о своей невиновности. «Когда собственная совесть молчит, попроси об отпущении грехов». Будь у него такой же недостаток инстинкта самосохранения, он не выжил бы в доме своего отца и одного дня.

— Хорошая идея! Думаете, мне стоит вас сдать? — проронил он с улыбкой.

— Но… — Ранганатан бросил на него испуганный взгляд.

— Так да или нет? Не хотите ли вы сами сейчас же позвонить шефу?

Лукас видел, как парень в замешательстве закусил губу.

— В общем, никогда этого не делайте, Джеймс,— договорил он.— Никогда никого не спрашивайте, в каком положении вы находитесь, иначе дадите им над собой власть. Прямую инструкцию к шантажу! Провалы можно загладить как угодно, но едва вы начнете для душевного спокойствия выяснять свои баллы, то сразу обратите внимание всех, что идет подсчет — и его ведете не вы.

Лукас вздохнул. Он не привык поучать людей, потому что обычно это не имело смысла; однако с этим парнем еще не все было потеряно. В его широко раскрытых глазах зародилась тень сомнений: неплохая отправная точка для дальнейшего обретения свободы.

— Возвращаясь к вашей проблеме — я выгляжу как человек, который пойдет жаловаться Роберту Трэвису и будет требовать разобраться именно его?

Ранганатан все еще выглядел озадаченно.

— Нет,— пискнул он.

— Не сомневайтесь, что в случае необходимости я прополощу вас в дегте и перьях собственноручно,— заверил его Лукас и наконец вытащил журнал.

Ранганатан и тут не сдержал своего любопытства.

— Это же новый «Астрофизический вестник»! Там пишут о теореме Энгельмана?

— В приличном обществе не принято говорить о Р-А-пространстве,— зевнул Лукас.

Он пропустил свои любимые передовицы, которых так ждал, и начал листать специальную часть.

— Я тоже каждый раз ищу и каждый раз разочаровываюсь. Ни капли желаемой информации.

— Вот-вот появится,— заявил Ранганатан.

— Еще семнадцать лет назад должно было появиться,— согласился Лукас.

Он улыбнулся парню.

— Так что же, физика внепространства? Желанная специальность, из-за которой вы убиваете год жизни в качестве пилота?

Ранганатан вздохнул.

— Ну а что, с первого раза не берут просто никого! — упрямо ответил он.— Когда Кораблем управляет компьютер, я могу в тишине учиться. А налетанные часы пригодятся, потому что исследования всегда проводят на внешних планетах. Мне не придется оплачивать водителя для полетов между Плутоном и Землей.

— А вы хорошо всё продумали,— согласился Лукас.

— Сейчас, например, на Плутоне построят новый ускоритель. Вместо того, который должен быть на Ганимеде,— заметил Ранганатан.— Знаете, как там тогда те сумасшедшие по ошибке подняли его на воздух, когда принялись за ӧссеан.

— Не построят,— сказал Лукас.— Какое-то время будут вестись страшные бои, парламентская комиссия станет исследовать вопрос, ученые напишут петицию, экологи с Плутонеллы другую, жители Плуто-Сити ­третью. Губернатор на Плутоне даст добро, конгресс же откажет, организуют сто пятьдесят собраний, пройдет бесконечно долгое предварительное рассмотрение, а потом на последнем заседании его окончательно вычеркнут из бюджета, будто его и не было. Я уже давно слежу за этими делами. За последние двадцать лет это уже шестая попытка, считая Латӧ, построить такой ускоритель в Солнечной системе.

— Правда уже шестая? Ужасно. Не понимаю, разве они не могут выбрать место, которое устроит всех?

— Это печально,— согласился Лукас.— Множество интеллигентных людей посвящает этому сумасшедшее количество времени и усилий. Но никогда ничего не вый­дет.

— Вы страшный пессимист, господин Саруман.

— Нет же. Я лишь думаю, что нет смысла баламутить воду в нижнем течении, если жаба сидит наверху у истока. Если вы однажды ринетесь в этот бой, Джеймс, старайтесь двигаться к источнику. И, по возможности, думать, кто выиграет оттого, что что-то произойдет или наоборот.

Лукас закусил губу — опять он начинает поучать Ранганатана! Рассудив, что менторства уже было достаточно, он больше ничего не добавил.

Не меньше часа они обсуждали нынешнее состояние и будущее науки, сущность Р-А-пространства, кулуарные битвы на факультете астрофизики, воспоминания Лукаса и планы Джеймса. Из молодого пилота фонтаном бил восторг и рвение к науке. «Какая редкость — такая вера»,— думал Лукас, и в его душе нарастала тоска.

Его собственную веру во Вселенную пошатнуло познание.

Бойня в Латӧ, из-за которой семнадцать лет назад не состоялись плазмолыжные гонки на Ганимеде, долго была главной темой в Медианете. В то время Лукас придерживался всеобщего мнения — то есть что это была страшная, но вполне предсказуемая вспышка ксенофобии, которая произошла при слишком тесном сожительстве людей и инопланетян. Колонисты с Латӧ свихнулись от вечного трёигрӱ, которому подвергались ежедневно, так что в один момент напали на невинных ӧссеан лишь из-за того, что их кожа другого цвета, но при этом они дышат тем же воздухом той же тесной базы. Ясное дело. И хороший повод стыдиться, что человек — тоже землянин. До сих пор все боялись, чтобы их никто случайно не обвинил в ненависти к чужакам — или как минимум в недостаточной политкорректности и избыточной антипатии,— так что от дружелюбия и открытости могли теперь надорваться.

Но здоровое недоверие будет всегда, когда речь идет об ӧссеанах.

Уже позже Лукас сформировал мнение о том, что тогда произошло на Ганимеде,— но он не стал бы его кому-либо навязывать. Ӧссеан сложно было в чем-либо обвинить. Мысль, что бойня в Латӧ была их нападением на людей, казалась абсурдной. Ведь люди в Латӧ вообще не умирали! Погибла всего-то сотня землян — несколько предполагаемых стрелков и целый полицейский отряд, который пытался обезвредить террористов, а также кучка людей, которые в момент разгерметизации как раз находились в ӧссенской части базы. В остальном пострадали только ӧссеане.

Только ӧссеане. Невероятное количество ӧссеан.

Около пяти тысяч ӧссенских штатских, техников и ученых, работавших над постройкой ускорителя.

Финал был занимательный: ганимедское правительство тут же попыталось изгнать всех ӧссеан, аргументируя это грозящей им на планете опасностью. Это было весьма странное решение — к тому же оно вызвало во всей Солнечной системе столько протестов и возмущений, что правительство было вынуждено незамедлительно его отменить. Ведь ӧссеане были жертвами, а не преступниками, а кому-то хватает бестактности пытаться выслать их из страны? В последующие годы никто не позволил бы себе подобное, какие бы обстоятельства ни наступили. Все тихо вздохнули с облегчением, когда Ӧссе не отплатила возмездием, но бойня в Латӧ в любом случае стала переломным моментом. С того дня, кроме трёигрӱ, у людей появилась еще одна причина опускать глаза при встрече с ӧссеанином — стыд.