На самом деле ему нужно было кое-что именно от Трэвиса. И нужно было лично ему.

Его взгляд невольно вернулся к стене рядом с дверью, которая находилась прямо напротив стола Трэвиса. Еще одно архетипичное место: точка, с которой начинается Путь,— но это уже не из земных традиций. И то, что на ней висело, тоже было совсем не земным: никаких туземных масок, изящных репродукций китайского фрактального искусства, переоцененной техноготики или же безвкусных голографических пейзажей — обычных видов декора в крупных компаниях. Это было значительно интереснее… и значительно более пугающе. «Куда бы я ни пошел, везде натыкаюсь на Ӧссе,— мрачно подумал Лукас.— Как отвратительно».

Трэвис отложил нетлог.

— Извините, что так долго, господин Хильдебрандт, но это срочные дела! — выпалил он с бодрой улыбкой и виновато развел руками.— Располагайтесь. Не хотите чего-нибудь выпить?

Прежде чем Лукас успел что-либо сказать, нетлог снова зазвонил.

— И так с самого утра! — застонал Трэвис с театраль­но-мученическим выражением лица и взглянул на дис­плей.— Снова надоедают из администрации губернатора! Правительство все время что-то от меня хочет — будто мне больше нечем заняться! Минуточку.

Лукас с пониманием кивнул головой — от него, конечно, ожидалось еще восхищенное «а-а-ах» по поводу контактов с высшими кругами, но на это он был уже не способен. Он был готов поспорить, что Трэвису на самом деле звонит его секретарша, чтобы произвести нужное впечатление. Лукас встал и подошел ближе к стене, чтобы разглядеть замеченное ранее великолепие.

Ӧссенская мандала. Подлинная.

Потрогать он не решился, но наклонился и понюхал, чтобы убедиться. Это действительно был мицелиальный рельеф, а не пластиковая имитация. То есть она в течение тридцати лет созревала в бочке в подземелье храма. Все это время дважды в день к ней должен был подходить ӧссенский монах. Каждый раз ему было нужно с помощью дисков трансмицелиала управлять гифами для придания нужной формы. А иногда приходилось налить в бочку немного крови, своей или же лардӧкавӧарской. Лукас содрогнулся при мысли о чудовищном количестве времени, усилий, самоотречения, боли и вони грибов. Цена для того, кто подобную вещь просто купил и привез на Землю, должна быть соответствующе чудовищна.

Ну, сколько же Роберт Трэвис выложил за нее? Или это Спенсеры раскошелились? Или, может, ӧссеане подарили ее компании за расходы на мицелиальные технологии.

Но на самом деле Лукасу было совершенно все равно, откуда она здесь взялась. Хотя он давно выяснил, что перед лицом священных атрибутов гораздо безопаснее думать о деньгах или различных пустяках, в этот раз ему не удавалось. Он просто смотрел затаив дыхание, зачарованный. Узор на этом экспонате был удивительным, составленным так сбалансированно, непринужденно и тонко, что не имел равных на Земле. В нем открывалась безграничная пустота и безграничная наполненность, вечность и абсолютная истина, которой невозможно пренебречь, даже если постараться. Этот узор на некоторое время привел к Богу даже насквозь скептичный разум. Лукас принципиально не верил, что образы могут что-либо излучать, но сейчас поймал себя на том, что ощущение безграничности вызывает слезы на его глазах. Он поспешно сунул руки в карманы, чтобы преодолеть побуждение перекреститься на ӧссенский манер.

— Господин губернатор, вы ведь несерьезно! — громко кричал в трубку Трэвис за его спиной.

Лукас ухмыльнулся и наконец пришел в себя. «Нет, тут ты прав. Даже я несерьезно».

Он начал разглядывать девять глиняных дощечек с надписями, висящих вокруг мандалы. Это было куда безопаснее: хороший пример культурных слоев, которые народное творчество всегда в конечном счете накладывает на эзотерические атрибуты. На домашних алтарях простых ӧссеан подобные дощечки появлялись так же регулярно, как на Земле до сих пор продавались пластиковые фигурки Христа с большим красным светящимся сердцем. Если нажать на сердце, звучали хоралы. Рядовой пользователь религии всегда с удовольствием направляет свою веру на какой-нибудь умилительный китч, если кто-то из священников вовремя не объяснит ему проблему с золотым тельцом.

Эти дощечки были в форме разнообразных многоугольников, вдоль граней тянулась линия письма, в середине было отверстие для подвешивания. Если дощечки повесить в правильном положении, надписи складывались в один стих; если повесить другой стороной — другой стих и так далее. Это было забавно, но весьма коварно для всех дилетантов. Существовал целый ряд способов размещения этой чепухи на стене правильным образом — и еще больше способов все испортить. Лукас ожидал, что половина дощечек будет висеть не так, чтобы вертикальная ось надписей, прилегающих к мандале, стремилась к центру. Не говоря уже о том, чтобы надписи имели смысл.

Однако… все было правильно. Тот, кто все это повесил, умел читать!

Лукас пробежал глазами по всему кругу и начал искать в памяти: «Существа… низшего мира… дайте же свои тела… и жизнь… да взрастет наша сила… и да утолен будет голод… смиритесь и нас простите… покорно благодарим за… сей дар» — господи, откуда эта цитата? Если говорить о мере ужаса, то она не выходила за ӧссенские рамки. Хотя здесь говорилось о жертве жизнью, Лукас был уверен, что это не часть лардӧкавӧарской мессы. И тут он вспомнил. Это была короткая молитва, которую монахи в монастырях произносили перед едой.

«Лус, опомнись!» — тут же окрикнул он сам себя мысленно, потому что ему, конечно, сразу пришло в голову, что он мог бы незаметно что-то передвинуть. «Лус, ты с ума сошел, это совсем несмешно!» Но его глаза уже ­изучали и обнаруживали: например, этот шестиугольник, восьмой по порядку, достаточно повернуть всего на две позиции вправо, и вместо «покорно благодарим» получится «и все же отвергаем лукавого»; но еще лучше было бы подвинуть четверку, восьмиугольник и знак «жизнь» поменять на оборот «в саду наслаждений». Интересно, узнал бы Роберт Трэвис, что у него в кабинете вдруг появилась хвалебная песнь зоофилии? Лукас закатил глаза. «Лус, ради бога, ты приличный человек, тебе тридцать пять лет — не веди себя как двенадцатилетний!» — ругал он самого себя, но это не помогало. К счастью, Роберт Трэвис за его спиной как раз положил трубку.

 — Готово, я к вашим услугам! — воскликнул он.— Я на минутку выключу нетлог, что скажете?

Он выбрался из своего кресла и подошел к Лукасу.

— В правительстве все убеждены, что за них проблемы будем решать именно мы — и лишь потому, что у нас хорошие отношения с ӧссеанами. Но с Ӧссе все совсем не так просто — вот в чем дело… но вы и сами прекрасно знаете. Вам не нужно объяснять.

От Лукаса ожидалось подтверждение, что он послушно и сделал. Какое-то время они обсуждали тему «трудности в коммуникации с ӧссеанами».

— Все правление вечно в черных очках! Как будто в фильме про мафию,— рассудил с отвращением Трэвис и махнул рукой.— С другой стороны, я трёигрӱ совсем не боюсь.

Он заговорщически наклонился к Лукасу.

— Я всегда на всякий случай под очки надеваю контактные линзы — на случай, если очки с меня упадут! — заключил он со смехом — ему это явно казалось отличной шуткой.

«И это я себя считал инфантильным!» — ужаснулся Лукас. Он от всей души пожалел, что не перевернул тот восьмиугольник, потому что Роберт Трэвис этого заслуживал. Тем не менее он не поддался гордыне и не стал объяснять Трэвису, что тех, кто избегает трёигрӱ, ӧссеане глубоко презирают. Да и какое имеет значение то, что ӧссеане думают о Трэвисе? Прежде всего, это не имело значения для самого Трэвиса, что было очевидно,— а значит, не было и нужды призывать его к конфронтации с суровой реальностью. Пока ӧссеане готовы были продавать ему мицелиальные компоненты для артисателлитовых систем, он мог быть собой доволен.

— Я просто знаю к ним подход! Это подарок от них,— добавил Трэвис с нескрываемой гордостью и показал пальцем на мандалу.

— Красивая,— искренне признал Лукас.