- Остаться здесь, - сказала сестра. - Покой. Сырая земля. Забвение сердцу. - Она говорила еле слышно, не открывая глаз.

Брата охватил такой безумный страх, что даже стул под ним затрясся. В хаотическом сумбуре чувств он заикался, сам понимая, что заговаривается.

- Почему мы ушли когда-то из родительского дома? Я хочу купить его. Он ведь еще существует? Должен существовать. Мы будем жить там вместе, вдвоем, все позабудется. Слышишь? Позабудется. Что мы в сущности делали такого, на что не способно любое заблудшее дитя? Если бы был бог, он простил бы нам.

- Я сама себе не прощаю, - сказала она, - неудача была недопустима. Несчастье претит мне. - Она собралась уснуть.

Но он взял ее руку, гладил, целовал, ласкал.

- Я верю в тебя и в твое счастье. Леа, любимая! Единственное истинное несчастье - наша стыдливость друг перед другом. Другие женщины предназначены были открывать мне мир, пробуждать мои чувства, мой ум. Но сердце? Но не сердце! - Слезы лились на руку, которая теперь взяла его руку. Да, сестра взяла руку брата и положила ее себе на сердце.

- Спать, - шепнула она, тело вытянулось в последнем блаженстве и замерло. Из-под опущенных ресниц блеснул взгляд, и вот уже он погас, скрылся.

Терра вдруг ощутил усталость, как после жестокой борьбы. Голова и грудь склонились наперед, лбом он коснулся кровати. Ему послышалось журчание. Ручей под окном зажурчал, зашумел, набухая, прибывая, захлестнул комнату. Сейчас он унесет их обоих, - о блаженное ожидание ухода, забвения!

Стук. Терра встал. Был день. Таким сильным стук бывает только во сне. Он прозвучал, как гром. Терра выждал; стук раздался на самом деле, но как робко, - ребенок не мог бы стучать тише. Он отворил; перед ним стоял монах.

Монах неловко поклонился; Терра полез за деньгами для этого дурня. Но не успел достать их, как тот спросил:

- Сударь, это вы прошлой ночью были духом?

Растерявшись, Терра стал отрицать. Патер не обратил внимания на его слова.

- Крестьяне были пьяны. Я сразу понял, что приезжий господин одурачил их.

Терра, вызывающе:

- Но ведь вы верите в духов?

- И чувствую, когда ими даже и не пахнет.

Тут только Терра увидел, что перед ним интеллигентный человек. Грубая обувь, потрепанная сутана, обнаженная голова, но бородка вздрагивала вместе с узким, покрытым светлым загаром лицом, а вот блеснул и лукавый, веселый и умиротворяющий взгляд.

- Простите, - сказал Терра. - Войдите, пожалуйста. - Он объяснил: - А нас с сестрой сюда загнала буря.

Патер взглянул в сторону кровати. Он собрался возразить, но промолчал. Постоял еще, глядя в сторону кровати. "Она все еще интересна, - думал брат, - она интересует даже церковь". Но взгляд патера утратил всякую веселость, с равнодушного лица исчезла безмятежность. "Здесь не следует задерживаться", осознал Терра.

Вдруг он увидел, что монах соединяет руки, складывает их, как для молитвы. Молиться подле Леи? Брат подошел к ней, она дышала ровно.

Терра обернулся.

- Чего вы хотите?

- Помочь вам, - сказал тот снова ласково, снова несмело. - Я могу сообщить вам сведения насчет вашего багажа и отвести вас туда, где он находится. Там вам будет удобнее.

- Пойдемте! - сказал Терра, он не хотел показать, что сторонится монаха.

- Вы здесь живете? - спросил он.

- У меня нет постоянного жилья, - ответил монах. - Я посланец. Наш орден существует недавно. Он еще добивается, чтобы его признала церковь.

- Неужели еще бывают основатели монашеских орденов?

- И притом даже чудотворцы, - сказал монах, смеясь глазами. - Наш основатель знает наперед поступки людей. Разве не удивительно, что он пошел в монастырь, а не окунулся в мирские дела?

- А что же он знает?

- Нам, братии, он заранее предсказывает наши грехи. Одного, который был усерднее всех, он удалил, ибо видел уже в нем преступника, каким тому предстояло сделаться.

- Я не стал бы его тогда удалять, а постарался бы помочь ему.

- Удаление и было помощью. Наш настоятель чтит предначертания божьи. Данный ему богом дар читать в сердцах для него тяжкое испытание. И велик соблазн пасть через гордыню.

- Для всего этого мы знаем научное обозначение.

- Знание для нас, братии, недостижимо. - Он поглядел в глаза Терра. Все мы - рассеянные по миру посланцы. Отчий дом далеко, Иерусалим еще дальше, но мы надеемся обрести его.

- Иерусалим?

- Это наша цель, но на пути много трудов, много задержек, можно умереть, не дойдя до града. Столько людей забыли, что в них обитает дух, дух божий, надо напомнить им об этом. - Он силился говорить мягко, даже вкрадчиво, но в голосе пробивались суровые нотки, присущие жителям гор. Пока тот говорил, Терра рассматривал черты старого племени, на которых запечатлелось нелегко давшееся смирение; он думал: и так могло быть. Он видел ручей, стремившийся по скалам, видел сосны, небо и узкую солнечную тропу. Вдруг он сказал: "Досточтимый отец!"

- Досточтимый отец, - сказал он, - верьте мне, я всю жизнь по мере умения и разумения служил духу божьему в людях.

- Вы веруете в бога?

- Нет, - сказал Терра и опустил голову. Потом поднял ее. - Сейчас мне самому это непонятно. Я вижу, что вместо бога веровал в человечество, и это было труднее, безнадежнее. Могу без преувеличения сказать, что в человеке я увидел самое грубое, самое прожорливое, самое злобное из творений предвечного. Если я все-таки уповаю для человечества на будущее, полное разума, добра и чистоты душевной, то сам думаю, не есть ли моя вера гордыня?

- Да, это гордыня.

- Хорошо, пускай гордыня. Но эта гордыня, досточтимый отец, доходит до твердой, непоколебимой уверенности в том, что люди - создатели бога. Мы сотворили его не только в мыслях, как говорится, но и в пространстве.

- Вы упорствуете в своем заблуждении.

- Откуда бы иначе одна мысль давала ответ на другую, последующее событие на предыдущее? Где берется логика, откуда возмездие? Ведь мы противимся им обоим. Почему мы должны гибнуть от своего душевного беззакония? Объясните мне, досточтимый отец, войну! Мы сами поставили над собой судью. Неспособные длительно желать справедливости, мы раз и навсегда воплотили свою волю в боге, который продолжает жить по-человечески вне человечества.