Оби-Ван видел это. Он не вполне мог понять, что именно происходит, но он ощущал эту магию, исходившую от Энакина. Эту уверенность и свободу, вдруг будто окончательно раскрывшиеся в нём и окутавшие его, как королевская мантия. Он едва дышал эти последние минуты игры, а когда они подошли в концу, закричал вместе со стадионом, сам не помня себя от радости. Игроки кинулись друг к другу, а потом к Энакину, побросали мётлы и обнимались, и кричали вместе со всеми, дав волю всем своим чувствам, которые так долго держали в узде. Оби-Ван смотрел на них, не переставая улыбаться, смеясь вместе с ними и над их восторженными криками. А потом Энакин вдруг обернулся к нему и встретился с ним глазами.

— Поздравляю! — крикнул Оби-Ван, пытаясь перекричать стадион.

Энакин легко перемахнул через бортик и оказался прямо перед ним.

— Мне надо тебе кое-что сказать! — прокричал он.

— Что? — крикнул в ответ Оби-Ван.

— Я люблю тебя! — крикнул Энакин.

Оби-Ван замер.

— Я люблю тебя, — повторил Энакин. — Я боялся сказать, и ты не обязан ничего говорить, просто сейчас я ничего не боюсь, и…

— Я любою тебя, — перебил его Оби-Ван.

Энакин осёкся.

— Что? — растерянно переспросил он.

— Я тоже люблю тебя, — громче сказал Оби-Ван.

И тут Энакин сказал то, чего Оби-Ван меньше всего ожидал, но в чём был чистый, беспримесный Энакин, который хотел всё знать:

— Давно? — требовательно спросил он.

И Оби-Ван расхохотался. Так, будто с этим смехом уходила вся тревога, все сомнения прошедших месяцев и лет, и жизнь очищалась, превращалась в чистый, сверкающий и бесконечный поток, в котором он плыл без усилий, который нёс его под солнцем, и не было ничего, кроме его покоя и блеска, и счастья, и Энакина перед ним.

— Давно, — сквозь смех ответил Оби-Ван, глядя в озадаченное лицо Энакина. — Очень давно.