1. Арефьев Александр Дмитриевич, 1931, ул. О. Кошевого 17, кв. 42.
2. Яценко Жанна Дмитриевна, 1932, ул. Ленсовета 62, кв. 65. (Они супруги, но вызовы надо порознь, может, разведутся.)
3. Петров Владимир Александрович, 1942, 197022, Кировский пр. 65, кв. 17.
4. Лавров Вениамин Петрович, 1932; Леонова Светлана Кузьминична, 1939; Леонова Анастасия Вениаминовна, 1968, пр. Космонавтов 21, к. 1, кв. 34, тел.: 643453.
5. Макаренко Владимир Николаевич, 1943; М<акаренк>о Виктория Ивановна, 1951; Таллин, Кийре 8, общежитие. Телеграмму: Таллин, Паэ 52, кв. 4.
6. Захаров Игорь Михайлович, 1945, Л-д, Петродворец, ул. Бр. Горкушенко 7, кв. 79.
Это всё братья-художники, которые уже созрели как огурцы и пора падать. 1, 4, и 5 вызовы не доходят. Всё это мои друзья. Кроме того, им, вероятно, придется подыскивать серьезных еврейских родственников, потому что фамилии зело не еврейские. С остальными я сам разберусь в посольстве.
Эх, Эстер, Эстер!! Неужели ты не понимаешь, что не просто Витины[63] стихи лежат в еврейском МИДе? За последние полтора года у меня капли во рту не было. Занимался только книгами. Одного Глеба[64] мне пришлось прочитать около 3000 стихов, чтобы выбрать 300, а из них – 30. Весь архив Бори Тайгина, архив Дара, а таких, как Глеб, у меня около 50-ти имен. Волохонский, Соснора, Бобышев, Найман, Еремин, Красовицкий… Кое-что упоместилось в книги, остальное – так. Мне пришлось оставить в Советском Союзе всё «молоко», чтобы вывезти «сливки», оставить что-то тысяч 20 страниц. Оставить 500 листов графики (50 художников), 25 работ маслом и вместо этого вывести каталоги, фотографии, данные. Больше 10 кг дипломаты у меня не соглашались брать. Переснять всё не было никакой возможности, переснята только часть. 4 недоделанных книги пришлось бросить: антологию «Юг (Провинциальные стихи)» – Алейников, Драго-мощенко, Лимонов, Ожиганов, Фальк, потому что Борис Фальк сжег свои тексты и восстанавливает по памяти. А это поэт крученых-туфановской школы. Антологию 14 еврейских поэтов Ленинграда (доделывает Эдик Шнейдерман, а он, ты же знаешь, тряпка). Я не говорю за «Образ Кузьминского», тоже пришлось оставить, не первостепенное, хотя меня рисовали 23 первостепенных художника (масло, литографии, графика), работали 3 скульптора (в бронзе, дереве и глине), снимали 7 фотографов, и каких (!), посвящали стихи 11 поэтов, прозу – 3 прозаика, словом, 200 страниц (100 иллюстраций и столько же текста). Так, по мелочам, накопилось за 15-то лет.
Ты должна понять, ЧТО у меня в архиве (израильском), если такие книги я оставил. Не считая архива в Штатах, но то в основном в микрофильмах, и пока мне полезен быть не может.
В Израиле же лежат:
Книга «Лепрозорий-23» (23 прозаика Ленинграда – 350 стр.).
Каталог выставки «53» – свыше 100 фотографий.
Каталог выставки «23» —100 стр. с фотографиями.
Сборники стихов (титульные листы пришлось выкинуть, на случай повяза), проза, стихи, моя книжка, просто рукописи всех сортов, наметки романа, детские считалки, документы переписки с Союзом писателей и Союзом художников, в общем, напечатано всё это, как ты сама понимаешь, на разных машинках, так что по шрифту не очень-то опознаешь. Один из них – этот, я ее, голубушку, вывез – «Ундервуд» 1903 года, заново отлаженная. Бумага тоже разная. Сверх рукописей, фотографий (и, по-моему, там была еще графика, ну Левитина[65] узнаешь) еще около 20–30 магнитофонных кассет (портативных и не) и коробка с микрофильмами (которые в кассетах, которые в бумаге, там же баночка с мумие и алюминиевый цилиндрик с цацками). Вот, по-моему, и всё. Разобраться можешь только ты, или мне самому придется ехать, а как, не знаю. Австрийцы очень боятся давать какие-либо документы, чтобы, упаси Бог, часом не задержался в этой ебаной Австрии. А мне она и на фиг не нужна. Мне в Штаты нужно в середине сентября, но без архива я не поеду. Если ты не можешь, то позвони хоть по коллекту[66], я заплачу. Мне звонить нет никакой возможности: телефон в отеле на замке, отсюда никак, а ехать надо или на главпочтамт, или на вокзал. Там я просидел во вторник до часу ночи, твой израильский номер так и не отвечал. И Ленинград не дали. Правильный ли у меня твой номер: 225608?
Эстер, пойми ты, мне пришлось оставить всё, чтобы вывезти что-то немногое, и это немногое я теперь не могу получить. Это же чорт знает что. Поневоле озвереешь. И так сладенько улыбаются, когда им говоришь о еврейско-русских проблемах, и все поглядывают: а обрезан ли конец? Это их больше волнует. И еще арабы. В посольство не войти, забаррикадировались.
А каково в России у голландского посольства с полными штанами стоять, имея в чемодане 10 лет, это их не волнует. Не хотят русско-еврейской интеллигенции, пусть им культуру бердичевские парикмахеры делают, а я возьму и умою руки. Не хотят союзника – будут иметь противника. Ибо большего равнодушия с улыбочкой я нигде не встречал, разве что в Советском Союзе, но уже без улыбочки.
В общем, вот такие дела, Эстер. За год я сделал около 20 книг, где они? Сейчас пишу по пять страниц прозы в день. Проза получается крутая и с душком. На два дня сделал передышку, сегодня твое письмо меня из колеи выбило, кроме того, нужно в библиотеку, описание холеры прочитать, решил героев заразить, красиво. Кривулин тут, только что сообщили, месяц лежал в больнице – цынга, еле выкарабкался. Естественно, не работает, а на пенсию не проживешь, хорошо хоть не вяжут. И другим не лучше. Меня-то уже под конец вязали, пришлось играть в дипломатические приемы, давать интервью в «Крисчиен Сайнс Монитор»[67]и ставить властям выбор – Биробиджан[68] или Израиль. Ты спрашиваешь, как Рита? Да ничего, бывала у меня каждую неделю последние полгода, так и не соблазнил – всё было некогда: когда с Натаном, когда без, усталая большей частию. Друзья у нее – кто сидит, кто на высылку, а которых ждет. Досиденты и посиденты. Была у меня с Ревалдом, со священниками и без, но всё молчала[69].
Был у Часова, по своим делам[70]. Жалуется: никто марок не шлет, ужо найду красивых и пошлю. Мил, как всегда. В магазине бардак. После твоего ухода Толик и Женя заняли руководящие посты, даже Кошке стало невмоготу. Девушка Ли в отделе успела неделю поработать, украла сумочку в «Сайгоне», выгнали. В июне прихожу, Часов, как Фигаро – ив отделе, и на приемке, всех баб на пленэр отпустил, один крутится. И вообще, магазин похерился. Денег занять не у кого, одни Толики сидят, английскую книжку, сука, с четырех сторон обнюхивал: не крамольная ли? Да детектив, говорю, Аль-Капоне. Так и не взял, гад. Валентина с Натальюшкой такие же, но в магазине неуютно. Пчелинцев, выродок, всё женится, и как ни встретишь – работу ищет. Это у него хобби такое. И говорить-то с ним не о чем.
Страшно в Петербурге. Поэты все пьют. Чайник[71] в сумасшедший дом угодил: порезал вены и поджег мебель. Выпустили, на следующий же день кошелек украл. Но стихи прекрасные. У всех. Созрели, выродки, на мою голову. А теперь и стихи не получить…
Вена. 11 сентября
Пансион мадам Кортус
Вдарившись мордой об широкую грудь прародины, я не устоял. Неделю пил, потом влюбился. Влюбившая меня метиска свалила в Рим со своими сомнительными кровями, а я обратно сел за роман.
А вышло вот что. Долго сомневался, писать ли тебе вообще, поскольку, как я поимел случай убедиться, ГБ не одиноко в своей любознательности, но потом плюнул. Объяснить-то надо, а переписывать первую часть письма согласно требованиям военной цензуры я не в состоянии. Ты за мои высказывания не отвечаешь, а за себя я отвечу. Так отвечу, что одним государством меньше будет.
