Я живу за городом, от нас где-то миль 120 до него. Это было накануне его смерти. Ночь, я приезжаю домой, и Кок мне пишет: «Молоточек, куда ты пропал?» Я ему отписал что-то: так, мол, и так – я тебя не забываю, не волнуйся и т. д. У нас ведь с ним после смерти Нортона Доджа приостановились деловые отношения; я в свое время занимался некоммерческой компанией Кузьминского «Podval Arts and Poetry Galleries Ltd», которую сделал ему году в 1987-88-м, и финансировал ее в основном Нортон. Короче, встаю я часов в восемь и пишу ему большую телегу. Он мне возвращает на целый лист планы литературные. Я отвечаю ему: «Кока, откуда силы берутся, милый? Дай тебе Бог жизни». И где-то в 11:40 звонит Мышка: «Костя умер…» Мы с ним это обсуждали – умереть живым, жить не до конца. И вот теперь, когда начинается археология его архива, получается, что конца и нет…

9 июля 1975 года Константин Кузьминский с женой Эммой и борзой Негой (во избежание проблем с таможней – вывоз борзых был запрещен – выданной «чуть ли не за пуделя» – см. письмо 1) вылетел из Ленинграда в Вену. Кузьминские летели налегке: архив был заблаговременно отправлен через голландское посольство в Израиль, записная книжка с адресами – в Рим. Целью Кузьминских, однако, были не Италия и не Израиль, а Франция, куда за год до того Кузьминскому прислал вызов его друг, художник Михаил Шемякин. Однако во Францию Кузьминского не выпустили, и ему пришлось, по его собственным словам, «ставить властям выбор – Биробиджан или Израиль» (см. письмо 3), то есть фактически провоцировать арест или разрешение на выезд. К счастью для себя, Кузьминский вписался в когорту деятелей культуры, от которых власти в 1970-е годы предпочитали избавляться высылкой, и вслед за Бродским, Синявским, Солженицыным и многими другими, чьи имена встречаются на страницах его писем, он покинул пределы СССР. Вернуться в Ленинград ему уже было не суждено.

История последующих месяцев, в течение которых у Кузьминского сложилось уже не покидавшее его более представление о жизни на Западе и конкретизировалось осознание собственной миссии, наглядно разворачивается в его письмах. В своей совокупности они образуют своеобразный эпистолярный роман, отражающий опыт автора в ином жанре, чем другой «вроде бы роман» – таково было авторское определение прозаического коллажного произведения «Hotel zum Тюркен», работу над которым Кузьминский тоже начал в Вене, а закончил уже в своем последнем доме в поселке Лордвилль на границе американских штатов Нью-Йорк и Пенсильвания, проходящей по реке Делавэр. Это был опыт одновременно эйфории и разочарования, прагматичности и наивности, энтузиазма и бессилия. Не будем отнимать у читателя удовольствия от чтения и вдаваться в детали, отметим лишь – благо продолжение всем известно, – что именно в Вене начинается та траектория движения Кузьминского к его opus magnum, которая прослеживается во многих исследованиях и материалах настоящего сборника.

В этой переписке поражает прежде всего ее интенсивность, дающая наглядное представление о неистощимой энергии ее адресанта. Мы публикуем далеко не все письма: наш выбор пал на те, что в хронологическом порядке, но не всегда последовательно, раскрывают детали венской эпопеи их автора – с первых официальных и неофициальных контактов по приезде и заканчивая вылетом 5 февраля 1976 года в США, где начинается новая глава его жизни. Почти все письма, за редкими исключениями, публикуются целиком; встречающиеся повторы, как нам кажется, не снижают накала повествования, а позволяют взглянуть на одни и те же события под разным углом, в зависимости от того, к кому обращается Кузьминский и в каком контексте он сообщает об уже известном. Сохранена и неполиткорректность многих инвектив автора в адрес отдельных современников и целых народов, государств и эпох: мы надеемся, что читатель этого сборника отдает себе отчет в эпатажном стиле Кузьминского и не ожидает от него сдержанности и соблюдения приличий.

Почти все письма представляют собой машинописи и сохранились в архиве в виде копий: основным грузом в багаже Кузьминского была пишущая машинка «Ундервуд» 1903 года, и поэт обыкновенно печатал письма в две закладки. (Расходы на копирку и другие канцелярские принадлежности – отдельный микросюжет переписки.) Орфография и пунктуация, за исключением отдельных значимых случаев, приведены к норме. В примечаниях дается необходимый реальный комментарий.

Илья Кукуй

Отель цум Тюркен,

Петер Иордан штр., 76,

1190 Вена 19

Милостивый государь!

Господин Рогойский[21] любезно сообщил мне о Вашем интересе к обитающей в Вене русской борзой[22]. Буду рад сообщить Вам некоторые сведения, касающиеся ее и меня. Борзая родом из Москвы, чистокровная псовая русская. Их было в Москве 64, сейчас осталось, соответственно, 63. В Ленинграде около 40, а всего по России не больше полутора сотен[23]. Родилась 24 апреля <19>74 года, сейчас ей 15 месяцев. 14 поколений золотых и серебряных медалей, родители – золотые медалисты, от рождения числится в элите. Окраска муруго-пегая. В паспорте кличка «Мега», дома зовем по благозвучию и соответствию характера «Негой», «Неженкой». Ленива, нежна, капризна. Очень привязчива, весела.

К сожалению, документы пришлось вывозить отдельно от собаки, и сейчас они еще не получены. Борзых из Советского Союза не выпускают, пришлось выдать чуть ли не за пуделя. К счастью, удалось. В Вене, в первые же дни, умудрилась попасть под машину (воспитывалась в деревне и машин не боится), мы были в ужасе, но ничего страшного не случилось: отлетела как пружина и отделалась порезанным задом. Зашили, сейчас бегает как ни в чем не бывало.

Простите, что утомляю Вас, может быть, ненужными подробностями, но она у нас вроде ребенка и очень дорога нам. Во второй половине сентября я надеюсь быть в Америке, там о ней обещали позаботиться господин и госпожа Масси, автор книги «Николай и Александра» и его жена, автор книги обо мне («Живое зеркало. Пять поэтов Ленинграда»), мои близкие друзья. Они живут где-то поблизости от Толстовской фермы, в Ирвингтоне[24].

Я русский поэт, литератор, 35-ти лет от роду, жена архитектор. Так случилось, что в Советском Союзе круг моих друзей составляли неофициальные художники и поэты моего поколения, а точнее, трех послевоенных поколений, представителем коих (разумеется, неофициальным) я и являюсь как автор и составитель ряда антологий, книг, каталогов выставок и так далее.

В Соединенных Штатах намереваюсь заняться преподавательской деятельностью (благо русская литература – дело для меня родное и, можно сказать, кровное) и, возможно, издательской.

Я чрезвычайно благодарен Толстовскому фонду за ту заботу и внимание, которыми меня окружили с первых же дней, и надеюсь быть полезным ему. Моя борзая, в свою очередь, тоже надеется быть полезной.

К сожалению, я знаком с жизнью на Западе чисто умозрительно, в основном по литературе, поэтому прошу прощения за возможные погрешности по части содержания и стиля письма

и остаюсь, искренне благодарный Вам за внимание —

Константин Кузьминский

Августа 6-аго,

года от Р.Х. 1975

Льву – барс

Хроника текущих событий

Перехожу к делу. Итальянские бумаги пока никак не получить[25]. Написал пока во Францию, попросил послать взад. Без них ничего не могу. Израильтянские тоже не получить. Остальное – <в> порядке. И Мышь[26], и я, и Неженка целуем вас. Грустно без вас. Не приедет Лэ, конфет не привезет. Зайца хочу. С чесноком. Но вообще люблю Натальев[27]. Террористок. Они здесь в моде. Единственное, что. Теперь по порядку. Борзунечка любимая уже сшибла машину. Машина вдребезги, борзунечка отделалась порезанным задом. Страху было на весь отель, но оказалось, всё в порядке. Открыла дверь, вышла на улицу и отправилась искать меня. Она девушка самостоятельная. Мышь ее разбаловала, и она делает что хочет. Меня, правда, слушает. И любит больше. Все от нее в восторге. Заводит нам знакомства, моется специальным собачьим шампунем и носится по парку, ловя ежей. Во второй парк ее не пускаем: там павлины, лебеди, гуси. Уже получено письмо от князя Теймураза Багратиона, ответственного секретаря Толстовского фонда. Он узнал, что в Вене есть борзая. В июне Нью-Йоркский клуб борзых устроил выставку на землях фонда. Ожидается слияние. Толстовцам нечего было выставить, и они скорбели. Теперь мы им ужо покажем. Написал князю Теймуразю. Жду ответа. Толстовский фонд гарантирует проживание в Вене или в Риме в течение 2–3 месяцев до получения визы из расчета 45 вшиллингов в день плюс 1500 на одежды плюс непредвиденные расходы (такси в первые дни, врачи, адвокаты, этс.). В дальнейшем обеспечивает работой или пособием в течение двух лет (иногда дольше), хотя сам горит. Гарик Элинсон[28] настойчиво советует мне ИРСИ, но почему, не пишет; Сохнут занимается израильскими евреями, Хиас – американскими[29], остальные идут или по фонду (интеллигенция творческая, художники, шизофреники, идолопоклонники), или по ИРСИ – техническая. Это насколько я понимаю. Могу и ошибиться, впрочем, разницы никакой. Хиас дает 50 вшиллингов, но туже с непредвиденными. Австрии эти лавочки остопиздели, танки в Братиславе, мясники швыряются в русских мясом, полицейские вспоминают 45-й год. Однако в газетах серьезно обсуждаются русские проблемы: соцреализм спускает пары, кардинал Кёниг <пишет> о положении русской церкви – это в центральной «Ди Прессе». Но более мелкие проблемы не волнуют. Общался с корреспондентами, понял. Если имя, то чтоб скандальное (для «Курира») или академическое (для «Ди Прессе»[30]). Начинать в Австрии нельзя, но ждать приходится. К Володе М.[31] приехал друг из «Континента», привез гонорар, заодно купил права на книжку. Скелет Володя пока попридержал. «Континент» здесь (пока) единственная надежда. Но идет борьба внутри него. Сол выступил против Донатыча, Максимов еле отстоял. Еврея Голомштока (секретаря) сменил христианин Терновский – намечающееся сближение с «Русской мыслью»[32]. Стихов, кроме Бродского и Галича, еще не было. Похоже, и не будет – новомировская традиция. Журнал сильный именами, но материалу небогато (на будущее). Расширяется политический восточноевропейский отдел, журнал приобретает окраску. Анонсированные параллельные издания на англ-франц-нем пока в проекте. Вышел только 2-й номер на немецком без стихов. Хотя переводчики есть. Платят авторам отменно (забота Максимова). На перевод нет средств. Журнал, однако, солидный и серьезный. Остальные издания периодичнее и непопулярны, вроде брошюр по кинетизму – для 30-ти человек в мире. На что делать акцент? На себя. Здесь нет проблем общих, ТОЛЬКО ЧАСТНЫЕ. Общие никому не интересны. А частные разрешаются легко. Мне предложили: 1 (одну) лекцию в Йеле, и потом, может быть, турне. Были Сюзанна и Миша[33] (порознь, они полаялись). Сюзанна предложила работать… геологом, а литературой заниматься побочно[34]. «5 поэтов» пошли под нож, она выкупила 500 копий[35]. Миша работает на галереи из 27-ми процентов, но предложил финансировать и оформить издания. Единственная надежда издавать за свой счет. То же говорят и венская профессура. Издавать и продавать. Спрос на русское искусство составляет 0,01 процент, ибо есть еще искусство новозеландское, малайское, японское, голландское, и они попадают на Запад в лучших своих образцах и в неограниченном количестве. Акцент нужно делать на СЕБЯ. Тогда считаются. Был у Глейзера[36], потом собрал сведения о нем. Общее мнение: спекулянт, наличествует мания величия. 50 работ, которые он показал, никакого интереса не вызвали: «Ну и что?» Сидит и ждет, что ему предложат галерею, и он – директором. Впечатление крайне жалкое. Предлагают продать работы. Для него это подобно смерти: новых поступлений не предвидится, а без картинок он – ничто. Потому и говорю: акцент нужно делать на СЕБЯ. Я и без картинок перевожусь сейчас на немецкий, рекомендован в швейцарскую антологию, на Южно-Германское радио[37], и это результат разговора только с одним профессором, переводчицей Крученыха и Хлебникова[38].0 современной литературе представление самое смутное и недоверчивое, также и о живописи. В кафе «Хавелка», где собирается наша братия, на стенках висит меньше картинок, чем у меня, но ТО же качество, и ТЕ же направления. Это так называемая «венская школа»[39] – помесь Петроченкова с Путилиным, Галецкий и Арефьев один к одному. Есть и хорошие работы. Знакомо до ужаса. На выставках, правда, не был, наблюдаю «изнутри». Атмосфера та же, только более рафинированная. Ошалелый А. Г.[40] ничего не советует. Звонил ему, спрашивал. Мямлит, видимо, боится конкуренции. На привет не реагировал. Миша, которому я тебя не называл по вполне понятным причинам: здесь никому доверять НЕЛЬЗЯ (это, разумеется, не касается близких отношений, как у меня с Мишей – свое я ему доверяю), сказал: нужны Тышлер, купит сам, Фонвизин, Свешников, уже не говорю за авангард. Из современных не котируется НИКТО. Пойми, я ничего не имею против Глейзера! Просто тут есть возможность понаблюдать, посуммировать. Миша, тот занят именами, уже имеющими быть, и попыткой создать таковые. А на это потребуется не один год и уйма чернового материала – фото и данных. Рекомендую тебе ЧЕРЕЗ НАТАЛЬЮ[41] связаться с носорогом[42]и МОИМ именем получить фотоматериал по всем художникам: а) слайды выставки 23-х[43] (они у него), б) слайды в Газа, в) допечатать пробники отснятого материала и обработать их. Возможностей использовать всё это пока не предвидится, но располагать этим жизненно необходимо. Шемякин отговаривает меня заниматься художниками, а Глейзер просто очень недоволен. Однако слайды нужны мне в первую очередь: в Америке возможны лекции, и без материала – завал. Если сможешь, поделись своими (сохраню и верну, публиковать пока не буду, только как лекционный материал).