Ряд сообщенных Эпиком фактов (об участии Д. Фельдмана и Л. Квитко в ВАПЛИТЕ, Пролитфронте и их изданиях, о лицах, входивших в «Бой») подтверждаются другими свидетельствами и приводились выше; некоторые его утверждения (о том, что «Бой» был создан по предложению руководства ВАПЛИТЕ и был его филиалом в Киеве) вызывают сомнения. В приложении к тексту своих показаний Эпик дает также подробные характеристики восьми членов «Боя», которых он знал лично либо со слов других. Большинство из этих характеристик, вне зависимости от их достоверности, имеют характер доносов и для чекистов представляли «оперативный интерес». Судя по пометам на документе, сотрудники НКВД наводили справки об этих лицах: кто и где находится, арестован, умер и т. п.[60]
Похоже, показания Григория Эпика явились весомым импульсом для возникновения агентурного дела «Боевцы» и, во всяком случае, для более пристального внимания к организации «Бой». Хронологически эти показания предшествуют двум упомянутым в самом начале обширным агентурным донесениям о нем агента «Канта», которые, видимо, также писались им «под заказ».
Первое из них, датированное 26 октября 1938 года, озаглавлено «О евсекции Союза советских писателей Украины» и представляет собой подробный (25 страниц машинописи!)[61] обзор истории литературных группировок в еврейской литературе до создания ССПУ и еврейской секции в нем. О тональности этого нарратива дает представление уже начальный абзац:
Во время гражданской войны хозяевами еврейской литературы (и культуры вообще) остаются буржуазные писатели – интеллигенты: Бергельсон, Квитко, Гофштейн, Маркиш, Добрушин, Литваков и другие. Существует даже в Москве националистический евр [ейский] театр на древнееврейском языке…[62] Вокруг всей этой «культуры» топчутся и хозяйничают нэпманы, сионисты, бундовцы, екаписты (члены Еврейской коммунистической партии Поалей Цион. – Е. М.) и творят свое гнусное дело…[63]
Чувствуется, что автор знает, для кого он пишет и для чего. Свой обзор «Кант» начинает с уже упомянутой группы писателей, объединившихся вокруг журнала «Штром», подчеркнув, что журнал этот «резко выступает против настоящей марксистской критики, против реализма в литературе, за символизм, мистицизм и тому подобные антипролетарские течения в литературе», попутно заклеймив «шовинистические ультранационалистические произведения», которые в нем печатались, в частности «Песнь моего равнодушия» Давида Гофштейна, и его самого за подписание «гнусной декларации о гибели еврейской культуры в советской России и в защиту древнееврейского языка», за отъезд из СССР в Палестину в 1925 году[64], участие в деятельности сионистских организаций и т. п.
От этой «националистической литературной группировки», по словам «Канта», тянутся нити к другой группировке, «еще более подлой, открыто контрреволюционной, троцкистской литературной организации “Бой”»[65]. Основываясь, как он сам пишет, на ряде «документов»: протоколов, деклараций, полемических статей в периодике и писем в редакцию, «Кант» рисует такую картину ее деятельности:
Троцкист Фельдман, работавший в то время в издательском деле в Харькове, получает от своей подпольной троцкистской организации поручение – произвести диверсию в еврейской советской литературе в то время уже окрепшей с приходом в нее таких одаренных писателей-реалистов как Фефер и других. В то время уже развивают свою деятельность и организации пролетарской литературы – РАПП, ВУСП и др.
Прохвост и проходимец Фельдман ищет себе подходящих «кадров» – чтобы бросить их в атаку против пролетарской литературы и ее организаций, и он быстро находит и сколачивает свою группу. Кто же является его кадрами?[66]
Далее «Кант» сообщает, что Фельдман вербует «свои» кадры главным образом в Киеве, называет большей частью уже знакомые нам имена с крамольными (с точки зрения адресатов своего донесения) дефинициями-характеристиками: «националисты-символисты Н. Лурье, бывший бундовец Л. Резник, тоже выходец из националистической партии “Бунд” Д. Волкенштейн, писавший когда-то против большевиков-“варваров” Фининберг, критик и электрик (очевидно, эклектик. – Е.М.) Винер, зять Лурье» и т. п. И прибавляет:
Всех этих писателей объединяет их ненависть к пролетарской литературе <…> и к новым людям из массы, пришедшим в литературу. Они вообще не считают литературой все то, что ориентируется на жизнь и на действительность. Они провозглашают искусством только то, что витает в облаках и остается непонятным для широких кругов советской общественности: символизм, импрессионизм, формализм и с иронией относятся к марксистской критике[67].
В сущности, «Кант» не только сообщает информацию о круге фигурантов будущего агентурного дела, подчеркивая, что они неслучайно являются выходцами из буржуазных еврейских партий и организаций, которым коммунист Фельдман нужен лишь в качестве «красной вывески», но и фактически формулирует идеологическую основу для него. Третий раздел его донесения озаглавлен «“Бой” ликвидирован – “Боевцы” орудуют»; и эту мысль о том, что и после формальной самоликвидации «Боя» и перехода большинства его участников в ВУСП последние, несмотря на свои заверения, не порвали со своим прошлым, он то и дело подчеркивает, выискивая в их произведениях, не ставших «истинно-советскими», «рецидивы национализма и символизма» и приводя примеры того, как боевцы оказывают поддержку друг другу.
Злонамеренность «Кант» видит и в том, что бывшие члены «Боя» со временем начинают пробираться в руководство евсекции ВУСП, а затем и в Бюро еврейской литературы Союза советских писателей Украины (ССПУ), в чем, по его мнению, помимо бесстыдной лести и демагогии, им помогают близорукость писателей-коммунистов, в частности Фефера.
Такими и всяческими другими путями им, в конце концов, удается продвинуть в руководство Н. Лурье и Резника. Тут в первую очередь вина ложится на Фефера, до последнего года бывшего «самодержцем» в руководстве еврейской литературой в УССР. Он должен был не забывать ни на минуту, что люди эти очень малозначащи, как писатели, и что они бывшие члены троцкистской литературной] организации[68].
Упрочивая представление о Фефере как о негодном и недальновидном руководителе, «Кант» далее шельмует лиц, под влиянием которых он находится. В одном ряду с боевцами – Лурье, Резником и Волкенштейном – появляется и «ныне разоблаченный враг», заведующий секцией литературы ИЕПК Макс Эрик (Соломон Лазаревич Меркин; 1897–1937). Как и Винер, недавний эмигрант, он характеризуется «Кантом» как «человек абсолютно беспринципный, чудовищный лицемер, шкуродер, льстец, заворачивающий всеми делами литературы», а в прошлом – «сионист… сын крупного богача, бывший польский офицер, участвовавший в походе белополяков на СССР»[69] (последнее обстоятельство, похоже, ложный слух или заведомый оговор, ибо в этом Эрика не обвиняли во время следствия даже чекисты)[70].
Сетованиями на заблуждения и безответственность Фефера (а заодно и хулой в адрес других руководителей евсекции ВУСПа – Хаима Тильдина и Ицика (Исаака) Гринзайда); на возвеличивание Макса Эрика и слишком активную роль в литературной жизни Лурье, Волкенштейна и Резника, чьи мнения о коллегах-писателях и их произведениях безоговорочно принимаются редакторами; на слепоту и отсутствие реакции на «сигналы» прессы и общественности секретаря бюро евсекции ССПУ Авраама Гонтаря; и на националистические настроения, распространившиеся в последнее время среди еврейских писателей Украины, заполнены несколько страниц донесения «Канта», а его заключение, касающееся «Боя», звучит как призыв к действию:
