За тысячелетия экспериментов способы приготовления пищи, не вызывающей осложнений, прочно закрепились в человеческих популяциях. Каждое поколение совершенствовало методы брожения в соответствии с местным климатом и сезоном и обеспечивало себя запасами долгого хранения и вполне надежными источниками калорий и ценных питательных веществ на протяжении всего года.

Помимо собственно питательной ценности, ферментированные продукты постоянно снабжали нас большим разнообразием микробов. Многие современные ученые полагают, что наш организм нуждается в частом поступлении внешних микробов, которые выполняют примерно те же функции, что и наша резидентная микробиота, усиливая ее эффективность и принося другую пользу.

Мы все время находимся во власти конфликтующих импульсов: с одной стороны, нам хочется удовлетворять тягу к сладенькому, солененькому или калорийному, а с другой – мы стремимся следовать новейшим рекомендациям по здоровому питанию, хватаясь то за обезжиренные, то за низкоуглеводные продукты. Но какой бы выбор мы ни делали, отказываясь от сахара, соли или лишней химии, волей-неволей мы выказываем крайнее пренебрежение к триллионам организмов, которые эволюционировали вместе с нами (и внутри нас), помогая нам поддерживать собственное здоровье.

И дело не только в том, что мы неправильно выбираем пищу, – мы в принципе ведем неправильный образ жизни.

Не только наш нынешний рацион в корне отличается от того, каким он был во времена наших предков, – весь наш образ жизни превратился в нечто совершенно противоестественное… в том числе и из-за излишней чистоты. Люди и животные – не единственные обладатели микробиоты в нашем мире. Микроорганизмы живут повсюду, в любой среде: свои резидентные микробы есть и в почве, и в морской воде, и в вашем доме… и даже в вашей кофеварке. Большую часть нашей эволюционной истории мы непрестанно контактировали с внешними микробиотами, принадлежащими той же среде, из которой вышли мы сами. Даже когда мы начали строить себе жилища, пол в них всегда оставался грязным. В то время не было ни стеклопакетов, ни многослойных фильтров, ни антибактериальных чистящих средств. Мы жили в окружении естественной и разнообразной природной микробиоты. Все это круто изменилось за пару столетий – и привело к драматичным последствиям.

Давно известно, что дети, растущие в деревне, – то есть в постоянном контакте с землей, животными и всем прочим, что городские жители привыкли считать грязью, – меньше склонны к заболеваниям, вызванным гиперфункцией иммунной системы, таким как аллергия и астма. Но с тех пор, как примерно полтора столетия назад микробная теория заболеваний получила всеобщее признание, мы принялись энергично вычищать нашу среду обитания. Первоначальные преимущества казались поистине неисчислимы. Достаточно упомянуть жителей Лондона, которые перестали страдать от вспышек холеры. Пациенты, перенесшие хирургическую операцию, могли отныне не бояться гангрены из-за нестерилизованного скальпеля. Наконец, большинство из нас были избавлены от дракункулёза – инфекционного гельминтоза, вызванного гвинейским червем. Однако, получив все эти преимущества, мы с нашей одержимостью чистотой зашли слишком далеко. Вооружившись достижениями химии, микробиологии – и, конечно, маркетинга, – мы имеем все меньше выгод и все больше проблем. Сейчас мы стали слишком чистыми, и наше тело тоскует по тем многочисленным внешним микробам, которые некогда помогали нам поддерживать иммунное равновесие. Идея эта обрела такую популярность в научной среде, что оформилась в так называемую «гипотезу старых друзей». Суть ее проста: сейчас мы испытываем сильную нужду в микроорганизмах, которых с такой одержимостью искореняли.

Кроме того, наша способность обеззараживать все вокруг не беспредельна. Даже если мы, приложив максимум усилий, изведем поголовно всех микробов в наших домах и квартирах, микробы из внешней среды могут вернуться и отомстить. Например, есть исследования, которые свидетельствуют, что в больницах с замкнутой системой кондиционирования уровень обсемененности патогенными бактериями выше, чем в больницах, где палаты проветривают, просто открывая окна[22].

В отличие от дикой природы, окружавшей наших предков, среда, в которой мы обитаем сегодня, способна дать нам очень немногое. Зачастую там, где мы живем, именно мы являемся самым богатым источником микробов. Ученые обнаружили, что, если мы въедем в только что убранный гостиничный номер, всего за несколько часов мы заселим его нашим набором бактерий. По выражению микробиолога из Ратгерского университета Марии Глории Домингес-Белло, в джунглях место колонизирует нас, а в городе мы колонизируем место. Микробный баланс оказался полностью сбит. И, что еще хуже, мы сами стали крайне обедненным источником микробов.

В прошлом, когда рождался ребенок, он появлялся на свет без всякого стерилизующего мыла и антибактериальных ванночек. Он проходил через родовой канал, после чего его принимали руки (нестерильные, без перчаток) другого человека. Никто не кидался мыть его и не уносил от матери, чтобы уложить в пластиковую клетушку. Но мы, рожденные в Пастерову эпоху, вступаем в жизнь в обстановке тотального микробного недостатка. Трудно не согласиться, что в определенной степени чистота, конечно, спасает новорожденных и их матерей от инфекций. Но, как и во многих других сферах жизни в XXI веке, неумеренная тяга к чистоте нарушает исторически сложившееся микробное равновесие.

Первые минуты жизни играют важнейшую роль в формировании нашей микробиоты. Если ребенок рождается естественным путем, через родовой канал, он сталкивается с обитателями микробиоты материнского влагалища, которая менялась на протяжении всей беременности, готовясь к моменту рождения. Нередко к этим первым микробам-колонизаторам примешиваются и микробы из материнского кишечника, попадающие сюда при нормальном контакте с фекалиями. В результате кожу и рот ребенка (а следовательно, и его пищеварительный тракт) заселяет тот же набор микробов, который с незапамятных времен представлял собой естественную первую бактериальную ванну. Этот особый «микробный коктейль» обеспечивает богатую, разнообразную и хорошо отлаженную палитру функций, поддерживающих пищеварительную, иммунную и прочие системы ребенка в первые недели, месяцы и годы жизни.

Дети, рожденные путем кесарева сечения, сначала контактируют не с представителями вагинальной и кишечной микробиоты, а с микробами кожи медицинского персонала и своих родителей, а также с микробами, населяющими больничную среду. В итоге младенцы приобретают совершенно иной базовый набор микроскопических компаньонов. Люди все чаще выбирают именно этот путь появления на свет своих детей. В Соединенных Штатах сорок пять лет назад кесарево сечение делали всего 5 % рожениц. Менее чем за двадцать лет их доля достигла почти четверти. В некоторых странах Латинской Америки она взлетела почти до половины. Разумеется, есть случаи, когда данная операция необходима, но чаще кесарево сечение выбирают по желанию.

Популяции микробов, приобретенные при рождении, остаются с нами на многие месяцы, а то и годы. Домингес-Белло утверждает, что с полной уверенностью может сказать, как был рожден четырехнедельный грудничок, исследовав состав микробов в образце с его подгузника. И через год, как говорит она, мазок, взятый с кожи ребенка, достоверно укажет, был он рожден естественным путем или нет.

Даже у детей, прошедших через родовой канал, микробное наследие совсем иное, чем прежде. Исследования показали, что современные матери, сами имеющие обедненный состав микробов, не способны передать детям устойчивую микробиоту.

Но и те микробы, которые достались нам по наследству, тоже под угрозой. В США врачи назначают около 258 млн курсов антибиотиков, то есть примерно восемьдесят человек из ста принимают антибиотики. Каждый год! Причем очень часто речь идет об антибиотиках широкого спектра, которые действуют на многие типы бактерий сразу. Такая массированная атака хороша, если врач не знает, какая именно разновидность бактерий является возбудителем заболевания, и решает истребить их всех с помощью фармацевтического огнемета. Жертвами антибиотиков становятся не только болезнетворные микробы. Под удар попадают и вполне невинные сторонние наблюдатели, многие из которых эволюционно приспособлены к жизни в нашем кишечнике, – и однажды утратив, нам очень трудно их вернуть.