Появились коварные жёлтые красавцы-тигры, невоспитанные красно-зелёные попугаи, бесцветные истеричные депутаты и нарядные, но шибко кусачие душки-панды.

Разнообразие проявляется не только в окраске, форме и содержании человека как основного вида разумного животного, но и в манере его поведения в каждом из предложенных судьбой обстоятельств, проще говоря, в каждом локальном социальном микроконтексте.

Сердечный друг и полувековой коллега прораба Михеева (просто «коллега», а не «коллега по работе», как сейчас многими принято говорить), Геннадий Хухряк, умный, учтивый и доброжелательный человек, с которым в юности они на́спор съели огромный арбуз, стоя на ходулях в эпицентре абхазского водопада, резко меняется характером с первым же оборотом колеса своей самоходной дизельной повозки.

В его отнюдь не нобелевской речи все параллельные и перпендикулярные водители приобретают иную, прямо противоположную сексуальную ориентацию независимо от пола и членства в единой партии, а искромётные труды Блеза Паскаля и анализ последней партии Магнуса Карлсена с Сергеем Карякиным начинают уступать по значимости визгливым рекомендациям навигатора. В приступе брутализма Геннадий пианино стучит рабочими руками по рулю, раздаёт пешеходам бесплатные советы с использованием лексических единиц из современного словаря сотрудников МИДа, в меру печатно отзывается о пробках и мельком смотрит на аварии, комментируя дорожные происшествия в несвойственном ему стиле.

Прибыв в точку назначения, седой хулиган вновь становится милым и обаятельным, абсолютно безопасным для общества, любимым женою, детьми, малярами и штукатурами.

Отсюда следует безжалостный вывод: во избежание приступов людям следует больше ходить пешком. Совершать оставшимся от прошедшей жизни туловищем плавные поступательные движения. Это способствует счастью. Конечно, не всякое движение приводит к счастью, но не бывает счастья без движения.

Мила Леденцова была хорошей девушкой и за это ей крепко повезло: родившись в один год с олимпийским медведем, выглядела она гораздо лучше. Жизнь её текла, но не менялась. И всё у неё было. Как у людей. Но, правда, всё какое-то небольшое. Тоже как у людей: небольшая зарплата, небольшая квартира, небольшая сберкнижка, средних размеров белая кружка в красный горох. А постоянно хотелось чего-то большего, большого и побольше. И более огромного привлекательного досуга.

Мужчины, конечно, тоже были. Как у всех. Но не каждый год и не каждый раз. Не уживалась она с ними. Хорошо удавались ей только разводы. И были все обладатели её сердца и прочих элементов экстерьера, как и положено, небольшого достатка, включая последнего, который, постоянно стеснённый в карманных расходах, погожим сумеречным утром вышел в поисках культурной жизни за водкой и определиться на курсы промышленного альпинизма, а позвонил через неделю из Перми, где нашёл своё мегапиксельное счастье в торговых рядах местного рынка металлоконструкций, аккурат между профнастилом и арматурой-десяткой. Во время звонка был трезв и вежлив. Оскорбительно трезв и оскорбительно вежлив. И Мила его сразу разлюбила, одарив напоследок невнимательным репримандом с использованием тягуче-гнусавого молодёжного акцента недосреднего возраста. Потом задумалась об обстоятельствах образа действия, но убивать себя не стала, а смахнув невыпавшую слезу и сдержанно матерясь, захотела жить дальше, находясь в одной комнате с пейзажами и фотографическими произведениями доступного чёрно-белого соцреализма в штатском. Ей в жизни иногда везло и она обожала жить. Обожала дойти до самой сути, возымев культурные гипотезы в голове, поменять вектор личностного роста в рамках личной же терпимости. Вектор указывал на когда-то белокаменную столицу, овеянную ныне студёными петровскими ветрами. Край родной навек любимый с щемящими кадрами небогатой жизни перешёл в разряд чуждых высоким чувствам низменных скаляров.

На улице плюс двадцать два. Ей немногим больше.

Раньше Мила нигде, кроме областного центра, где трамваев не было, а автобусы ходили не каждый день, не бывала, принимая факт существования целого ещё Воронежа, маньчжурских сопок и островов Сейшельского архипелага скорее на веру, чем как результат географических изысканий человечества, но в путь тронулась отчаянно смело, привычно сочетая размышления эконом-класса с отъявленной широтой помыслов. В России, так уж договорились, всё шире: и тротуары, и узкие помыслы, и гармонь, и загадочная (щедрая) русская душа, и колея.

Оказавшись в Москве, захотела стать артисткой, а стала беременной, из-за чего творческое начало в ней присмирело и велело устроиться на работу. Как всем.

Последовательно служа на Пироговке, по первости путала Стромынку с Ордынкой, раритет с паритетом, а ресторацию с реставрацией, не ведая о превратностях одностороннего движения и насыщенности рынка неформальных женских услуг по франчайзингу. С мужчинами держалась предупредительно, внимательно выговаривая разные беспочвенные слова и совершая славянскими богобоязненными глазами витиеватые эскапады, словно желая взять интервью. Любые проявления вежливости принимала за флирт, предвкушая последующие далеко ведущие встречи при скудном искусственном освещении на землях ухоженного высокозабористого частного сектора.

Бессонные дни коротала в солидной конторе, где пребывала среди бухучёта и раскраски «Тетради наблюдения за природой» шефского дитяти, исповедуя хорошо прочувствованные принципы беспринципности и увлекаясь новеллами из сферы налогообложения. Занятия ей не нравились, дни походили один на другой как воробьи, но она, от природной тяги к положительному труду, чуяла скорым умом своим, что возле толстых мужчин, обтянутых служебными костюмами торжественных марок, её потёртая веками идея совместить бескорыстную любовь и корыстные деньги имеет потенциал. И потенциал состоялся, несмотря на существенную разность потенциалов.

После первого же полуденного саммита на дежурно-скользком канапе с весёлым орденоносным кадровиком в клетчатых носочках, преисполненного отцовских чувств и фамилией похожей на название японского двухкассетника, её полунежное бедовое сердце впало в предварительную (стартовую) радость, набухая от счастья. Опытной буйволицей громыхнула амальгама чувств, Мила сделалась нарядной и сразу привыкла, не увлекаясь умственными причинно-следственными связями, отравляющими жизнь. Кофточки с Черкизона, снабжённые аппликацией в форме кустистых бровей, сползших на грудь, перешли в арьергард. Следуя инфантильному инстинкту тщеславия, она построила лёгкое демисезонное пальто, купила книжку из мелкой жизни и кинулась использовать в но́ске обманные лифчики с двойным пуш-ап, сопровождаемые центростремительным прохладным декольте и честными девичьими трусами без намёка на леопардность, но с намёком на дизайн. Заманчивый аутфит в искусном обрамлении лица, будто слушающего Шопена на икс-летии Октября в компании потомственных собаководов рысистых пород. Город был покорён. Мила научилась делать влажные глаза, презирать приезжих и скандалить в поликлиниках, страдая вспышками вульгаризма. Коренная москвичка в первом поколении, пустившая громоздкое воображение в галоп. Коуч среди неучей. Неуч среди коучей. Жизнь опередила мечту. Хотя и не скажешь, что чересчур. Из-за неуёмной тяги к успеху образовался серьёзный риск стать счастливой.

Наиглавнейший столоначальник, страдающий преждевременным волеизвержением и выпадами в сторону финансового капитала, – «десятка» на картоне её жизненной мишени – дорогой товарищ Эдгар Порнокопытенко – был мужчиной крайне обеспеченным, не успевшим вскочить на уходящую ступеньку пенсионного эскалатора; специалистом по оригами, командном кручении халахупа и чемпионом цокольного этажа по шашкам в тяжёлом весе. Интеллектуально несовершеннолетен, морально уклончив, в услуженьи стремителен, при выборе направления поступков суетлив, эстетически не амбициозен, в порочащих связях со здравым смыслом не замечен. Тайный последователь секты вертолётных романистов-кладовщиков. Заслуженный рыболов Марианской впадины. Председатель Совета колхозов Арнаутского национального округа.