© Бунин А. Б., 2022

Прораб Михеев родился в те далёкие былинные времена, когда бензин стоил дешевле газировки, меж оконными рамами лежали серые от пыли ватные сугробы, в семье был лишь один телевизор, по которому перед ночлегом все смотрели «Чапаева», мужские и женские трусы были трудноразличимы по фасону, а в будущих местах самообслуживания людей едой преобладали жаркие крики сдобных гегемониц прилавка: «Вас много, а я одна!». Страстные тарзаньи вопли уже вышли из детского обихода, а настенный Fantomas ещё не вошёл.

Судьба была не вполне благосклонна к будущему прорабу. В раннем детстве его отдали в музыкальную школу, затем в художественную, а потом и вовсе обронили средь бела дня и отрезов крепдешина в тихом омуте торговых рядов ГУМа, где за неуплату налога на бездетность повсеместно была отключена громкая связь. Находили его приблизительно столько же раз, сколько и упускали из виду. В период бездомных скитаний он ютился в каморках неразговорчивых сторожей, людей эмпатических, далёких от симфонических оркестров и плащей «болонья», принимая горячую пищу из дружелюбных ладоней русскоязычных сотрудниц кассовых аппаратов и разглядывая проходящую мимо нарядную жизнь сквозь осколки цветного бутылочного стекла. Это были не детские впечатления, а впечатления о детстве, презирающем вялые романтические цветы, детстве с особой нравственностью, свободной от предрассудков, навязываемых взрослыми. Будущий прораб проводил время в атмосфере острой внутренней недостаточности клубничного варенья и шпрот в прованском масле, скалывая лёд с крыш низкорослых московских сараев, посильно приближая весну. Покуривал «Джебел» и «Ароматные», поджигал лупой спички, играл в пристенок и сику, позировал за деньги скульпторам, жевал вар, баловал ножичками, негоциировал марками-колониями, жвачкой Chiclets, китайскими фонариками и пускал невнимательно сделанные кораблики по стокам юркой мартовской воды, обретая грубость рук и антивандальное покрытие неоскорбляемой части души. Тогда же он понял, что на свете есть вещи, которых не бывает.

Время, гремя событиями, летело, и вот уже добрый (не злой) десяток лет он не оправдывает беззастенчивых ожиданий и экономических надежд двоюродного (не родного) пенсионного фонда, укрываясь от людской добродетели в складках сельской местности. Полжизни он потратил на то, чтобы доказать свою профессиональную непригодность, но было поздно – его уже наградили многими дипломами за доблестный труд и отдых. Он прекратил носить пиджаки цвета пожарного насоса и отвык выпивать, хотя предрасположенность к алкоголю имел сызмальства, проживая в обществе алкоголизма семейных условий. И даже при виде отары марочных креплёных вин на кустистом прилавке торгового холдинга, он, не моргнув ничем, отважно проходит мимо, и жилка на его поседевшем виске не бьётся тревожно.

Замечательно, что и в зрелом возрасте жизнь Михеева не стала пустой и бессмысленной. Его попрежнему интересуют бумажные книги, бумажные деньги, матерчатые скатерти, джаз и блюз, чистые фарфоровые чашки, замшевая обувь и даже женщины. Погода по Реомюру его тоже интересует, но сильно меньше.

Он не превратился в аморфного антимишленовского пельменя, привыкшего к мягкому теплу синей лампы и тяжести ёмкой резиновой грелки, наивного как марш Иванова-Радкевича, и продолжает приносить пользу своей вертикальной стране по месту регистрации и вне оной. Имея большой запас задумчивости, он не строит далёких планов на близкое будущее, которым управляют простые аналоговые люди из различных по высоте законодательных палаток, бросающиеся мудрёными словами, полностью игнорируя их значение. «Лишний человек», традиционный герой русской литературы – он просто не делает того, чего ему не хочется делать, изредка вспоминая тревожную молодость, когда он двадцать лет бесперебойно восхищался процессом выполнения первого семилетнего плана.

Люди изобрели календарь и пустились рьяно фиксировать прожитые дни, пуская старательные никотиновые кольца. Мозговой штурм этнически полоумных homo sapiens стал обильно плодоносить: до нашей эры/во время нашей эры/после нашей эры – Бронзино/Моне/Пикассо/Сафронов – барокко/рококо/постмодернизм, старожилы не сторожат и как обычно не могут ничего припомнить. А ведь возраст в цифрах не всегда и не всем приятен: старики молодятся, цепляя пёстрые галстуки, а подростки поскорее хотят стать взрослыми, чтобы курить без утайки в местах общего пользования без постороннего пригляду.

Не лучше ли измерять возраст событиями? Или воспоминаниями? Если суммировать время звучания всех песен Битлз, то получится совсем немного – часов восемь-девять. Но какой горячей и насыщенной была та эпоха! Здесь и яркий хипповый Вудсток, и радостные мини-юбки, и много чего ещё. Так и с жизнью в целом. Эпоха счастья не так уж и велика. Всего один рабочий день. Потому что счастье – неестественное состояние человека.

Можно ввести коэффициент качества жизни или бытия (Кб). Хотя «качество», как и многие другие параметры жизни, вещь индивидуальная. Для кого-то высшим мерилом Кб является длительность состояния покоя в тёплых крупновязаных носочках и «сиськой» пива в дряблой руке, а кто-то не мыслит качественной жизни без постоянных байдарочных походов по звонким стремнинам или непуганых песнопений под лязг металлических струн в антисанитарных условиях повышенного содержания бойцов отряда кровососущих. Всякое бывает. Но таким образом каждый индивидуум может сам определять свой возраст согласно предложенной методике, не обращая внимания на настораживающие неоновые огни, сверкающие в удостоверении личности. Глупо проводить исчисление собственной единственной жизни по общему алгоритму, заданному извне посторонними людьми. Перестаньте ограничивать народ! Что за «накал страстей на острие атаки»?

Но время, конечно, струится, как не измеряй. Киту Ричардсу, этому enfant terrible мирового рока, уже под восемьдесят. Стареют кумиры. И ты вместе с ними. Живёшь в пол-оборота к прошлому. Но зато так, как многие в твоём возрасте стесняются. Только ты стареешь в другом месте. Там, где старость наступает быстрее. Там, где хрупкие женщины кладут асфальт, а дипломированные мужчины, не испытывая профессиональной гордости, торгуют оптом и в розницу зелёным горошком марки «Сахарная подружка». Но с удовольствием глядя на заводного Кита начинаешь понимать, что десятки прожитых лет – это не старость. Это мировоззрение. У каждого своё. И общепринятая традиция отмечать дни рождения утрачивает былую торжественность и обязательность исполнения. Каждый сам себе старый хрыч и памятник терпению.

А числа кратные десяти, а в некоторых случаях даже пяти, называемые «юбилеями», вообще искусственные поводы, не совпадающие со строгим классическим определением объекта. «Ах, юбилей – это праздник праздников!». И чего вдруг? Человек, когда захочет, тогда у него и юбилей. Праздник праздников. И не надо насилия, чтоб все были здоровы.

Две зимы не пьёшь – вот и праздник. Вот и юбилей. Есть повод отметить. «Сотку» заработал – и опять-таки праздник праздников. Можешь себе позволить. Без привязки к конкретным датам.

Хотя в традиционных юбилеях есть, конечно, своя нечаянная радость. В этот день ты чувствуешь (на короткий срок) себя самым умным, самым образованным, самым обаятельным и, как и положено, привлекательным. В полном соответствии с произнесёнными вслух речами. И как-то сразу привыкаешь к новой уютной действительности. Утром это проходит, но помимо головной боли остаётся боль за судьбы нашего случайно-закономерного начальства: кем же оно себя мнит, коль ему десятилетиями мастера и подмастерья кружевных видов спорта с услужливыми коротконогими походками льют в уши отравленно-льстивый елей? Не обронило ли оно, часом, чувство объективной реальности, которая дана человеку в ощущениях его и которая худо-бедно всё же копируется и фотографируется, отдавшись на волю тем же гневно отображаемым ощущениям?