«Быстрей в палатку!» – Помпеян схватил императора за руку, и они побежали к корме, скользя по мокрой палубе, падая и поднимаясь.
Преодолевая порывы ветра, они едва добрались до палатки из крепкой кожи, где вперемешку уже сидели господа и слуги. Она была хорошо укреплена и могучий ветер оказался ей не страшен. В ее центре стояла жаровня, чье тепло сразу почувствовали вымокшие насквозь цезарь Марк и Помпеян. Здесь, в сухости и тепле морские волны были не страшны, никто не верил, что они могут принеси какой-то вред такой надежной и выглядевшей крепкой триреме.
– Где Коммод? – громко спросил Марк, озаботившись, что не видит сына. А вдруг этот непоседливый мальчишка выбежал на палубу и там носится наперегонки с волнами?
– Я здесь. – ответил ему Коммод. Он сидел в самом углу неприметный, закрытый с двух боков слугами, которые не столько защищали его от кого-то, а грели. Коммод замерз, губы его посинели, его била сильная дрожь.
– Что с тобой? – Марк подошел ближе.
Сын сидел в промокшей насквозь тунике, укрытый мокрым плащом из овечьей пряжи. С плаща на дощатый пол стекала вода, оставляя небольшие лужицы.
– Я хотел выйти искать тебя, но они не дали, затащили назад, – Коммод подбородком указал на слуг по бокам. Присмотревшись, Марк узнал в них Клеандра и Саотера.
– Не надо было, – заметил Марк, – за мной пришел Помпеян.
– А я все равно хотел! – упрямо набычился Коммод.
– Зачем? Снаружи сейчас опасно. Там дождь, там волны перекатывают через палубу…
– Нет, я хотел тебя увести, – настаивал на своем сын.
«Он очень упрям, – думал Марк, – но здесь его оправдывает забота обо мне. Ведь я уже стар, а значит силы у меня не те, что в молодости и мне не надо переживать по этому поводу».
Изо дня в день он говорил эти слова как заклинание, будто успокаивал себя, до конца не желая верить в свое угасание. Человек до последнего дня думает, что может быть полноценным, что может двигаться, соображать, говорить, дышать, если, конечно, не подвержен тяжелой болезни. И вот эта вера в то, что с ним ничего не случится, дорого обходится на пороге смерти, когда наступает прозрение.
«Все люди смертны и все они несчастны», – припомнился ему Цицерон со своим трактатом. Однако сейчас речь шла не о нем, а о сыне, о Коммоде. Ему еще жить да жить.
«Не забывай, что ты мой наследник. Не рискуй попусту! – строго наказал он. – Со мной был Помпеян, с ним мы и вернулись».
Внезапно послышался громкий треск. Видимо буйный ветер все-таки одолел мачту триремы. Несмотря на качку все почувствовали сильнейший удар. Снаружи раздавались неистовые крики боли, ярости, проклятий.
«О Посейдон, владыка морей, смилуйся над нами!» – воскликнул дрожащим голосом Клеандр.
Он был греком и считал своих богов сильнее римских. А Марку припомнилось чудо дождя, когда они – он и его легионеры – зажатые узкими холмами, окруженные квадами, едва не погибли от жгучего солнца, разящих стрел и огромных камней, летящих в них сверху. Мужество уже начало оставлять римлян и только египетский священников Арнуфий, сопровождавший войско не терял надежды. Он надеялся на своих богов, египетских, ведь солнце и засуха в Египте всегда шли рука об руку, и священники научились с ними бороться. Арнуфий обратился к богу и на римлян сверху хлынули потоки живительной влаги, они были спасены.
«Как же звали египетского бога, к которому обращался Арнуфий? – принялся вспоминать Марк, но затем остановился. – Нет, сейчас это не важно, потому что мы не под солнцем, а на море. Египтяне с морем мало враждовали».
Буря бушевала до утра, только потом, море утихло – Нептун получил свое и успокоился. Из трех кораблей императорской флотилии – одной триремы и двух бирем38, был потерян один, на триреме сломана мачта. На уцелевшей биреме во время шторма смыло палатку в море вместе с находившимися там людьми. Все погибли. Знати среди них не было, в основном там находилась прислуга. Пришлось заняться ремонтом на ходу, медленно дрейфуя в сторону Брундизия.
«Еще один такой шторм, – хмуро заметил Помпеян, – и мы отправимся к Посейдону кормить рыб».
Однако путешествие завершилось благополучно. В Брундизие они переоделись в чистое и сухое, без промедления отправились в Рим. Так закончилась поездка на восток, которая началась мятежом, а концом ее оказался ураган на море.
«Пусть так все и кончится, – после некоторого размышления подытожил Марк Антонин в разговоре со своими собеседниками отцом и сыном Северами. – Пусть буря Запада сметет кровь и бунт Востока и тогда земля наша, душа наша растворит в себе горечь измен и вновь станет чистой и возвышенной».
«А он почти не изменился. Курчавые волосы, курчавая борода. Только седина покрыла их. И он все такой же, с прямой осанкой, что делает его выше и величественнее, с ироничной усмешкой на губах. Под солнцем Египта он потемнел, стал выглядеть здоровее, чем в последний раз, когда я его видела. Тогда напряжение северной войны, житье в сыром холодном воздухе Карнунта и Сирмии измотали его организм. Марк был все время бледным, худым, болезненным. Сейчас не то»».
Как и многие горожане, Фабия пришла на Форум, где Марк Аврелий Антонин встречался с народом. Она специально надела скромное платье – длинную тунику и темно-синий плащ – паллу, верхним краем которого накрыла голову. Чтобы не привлекать внимания, Фабия не стала надевать украшения, к тому же это было небезопасно, ведь в толпе всегда шныряло много мелких воришек. Из слуг она взяла с собой лишь Афродиту, которая, как и все вокруг с любопытством тянула худую шею, пытаясь разглядеть императора и его свиту.
Марк выступал перед народом хорошо, красноречиво. Еще бы, говорить он умел. Люди слушали его с удовольствием, звучали крики одобрения, его славили без лукавства, непоказушно.
«Слава великому императору Марку Антонину!», «Слава божественному цезарю!» – раздавалось то тут, то там. Даже маленький мальчик, стоявший рядом с Фабией и державший за руку мать – солидную пухлую женщину, крикнул тоненьким детским голоском: «Марк Антонин я здесь!» Он явно хотел привлечь к себе внимания, но из-за густой толпы Марк, конечно, его не разглядел.
Да, Фабия знала, что народ его всегда любил, даже тогда, когда Марк стоял за спиной императора Антонина и был всего лишь цезарем. Возможно, он был скучным, по сравнению с ее братом Луцием Вером, правильным. Таких обычно не слишком привечают, находя их пресными, годными к управлению только в спокойные времена, как, к примеру, его приемный отец Антонин, который и воспитывал Марка по своему подобию. Но Марк оказался не скучным и пресным, и война с варварами это показала…
Сейчас он рассказывал про долгие годы отсутствия, поведал о поражениях и победах римского оружия, говорил без прикрас, правдиво и точно. Он научился не бояться правды, отметила про себя Фабия. Такие люди как Марк, смело признаются в ошибках, которые на первый взгляд кажутся слабостью отдельного человека, но на деле доказывают его силу. Вот и сейчас, он сообщал об ужасных вещах, которые довелось увидеть, описывал и засады варваров, и огненный дождь, и чудо дождя, и то многое, что пришлось пережить на войне. Но все же лицо его было твердым, голос ровным, а движения рук плавными и отточеными.
И Фабию подхватывает восторг толпы. Она вдруг чувствует в сердце огромную благодарность к Марку, правителю, императору, который не жалея сил, не жалея времени и здоровья, без напыщенных речей и славословия в свою честь просто исполнял свой долг.
«Он велик, – уважительно думает она, – он, действительно, велик и я буду женой великого человека. И мне никто не сможет помешать, я сделаю все, чтобы убрать соперниц».
Меж тем она упустила нить выступления Марка и услышала только, как он заявил о своем долгом отсутствии в Риме. Толпа была настроена весело, все подняли руки вверх, выкрикивая «восемь» и показывая восемь растопыренных пальцев – столько лет он провел на чужбине. Над головами вырос лес восьмипалых рук.
