Услышав рассказ Саотера, Коммод не был так уж поражен, как ожидал Саотер. Конечно, молодой цезарь был уже достаточно взрослым, чтобы знать о супружеских отношениях мужчины и женщины. Знал он и то том, что частым спутником этих отношений становятся измены, разводы, громкие скандалы. Высшая римская знать часто смаковала эти истории, и они неизменно докатывались до Палатина. Покойная мать Коммода Фаустина громко хохотала, услышав, как какая-нибудь добропорядочная матрона пускалась во все тяжкие и сбегала из Рима вместе с молодым любовником.

«И эти гусыни вроде Фабии смеют что-то придумывать про меня!» – возмущенно восклицала она.

Между тем жизнь Луциллы никто не обсуждал. Вероятно, она никому не была интересна, заслоненная историей жизни ее первого мужа Луций Вера, а затем и выдающейся карьерой второго мужа Помпеяна – близкого помощника отца. Ничего предосудительного не слышал о ней и Коммод, поэтому Саотеру он не поверил.

Да, он видел во время болезни несколько лет назад женщину похожую на Луциллу, лежавшую в кровати с другим мужчиной. Но тогда он болел, бродил ночью по дворцу в поисках воды и замеченные им в полумраке две фигуры, слившиеся в любовных объятиях, показались ему сном. Ведь в снах во время болезни явь и фантазии часто перемешиваются самым причудливым образом.

«Ты все врешь!» – теперь убежденно заявил он Саотеру.

«Пойдем со мной ночью и сам все увидишь», – предложил юный слуга.

И вот к вечеру следующего дня, дождавшись, когда мощные охранники, лениво отвалившись от дверей в комнату Луциллы, медленно удалились по коридору, ведущему к прислуге, Саотер повел Комода к покоям сестры.

«Чтобы их забрал Плутон!» – выругался Коммод, увидев лежащую на кровати голую пару. Мужчина обнимал женщину изуродованной рукой, а она касалась ее губами.

Он отступил в темноту коридора, подальше от проклятой двери, и Саотеру вдруг стало страшно смотреть на лицо Коммода: гнев и ненависть изменили его.

«Она с Агриппином, – произнес он, тяжело дыша. – Она предала Помпеяна».

Коммод повернулся к Саотеру с силой схватил его за плечи, затряс словно в припадке.

«Помпеян единственный человек, которого я люблю, – глухо забормотал он, – я никому не позволю насмехаться над ним!»

«Да что он такого сделал?» – с некоторой обидой в голосе спросил Саотер, считавший, что единственным человеком, подходящим для любви Коммода может быть только он. Коммод отпустил юного слугу, пошел по коридору туда, где на плиты падал лунный свет.

«Что он сделал, цезарь?» – крикнул ему вдогонку Саотер.

Коммод не ответил. Постороннему мальчишке не расскажешь о том, как Помпеян присел к нему, чтобы поиграть, когда умер брат-близнец Тит Фульвий. Мать и отец тогда его покинули, занятые своими делами и он, маленький мальчик, остался совсем один. Такое запоминается на всю жизнь. Да и потом Помпеян всегда был добр к нему. А чужому человеку об этом незачем знать…

Утром, когда они проснулись, Саотер обнаружил на своих плечах синяки от сильных пальцев Коммода и Клеандр с подозрением окинул его взглядом. Он решил, что Саотер провел эту ночь в постели наследника и презрительно скривил губы.

– Зря улыбаешься! – обиженно заметил Саотер, которому всегда хотелось превосходить Клеандра. Сейчас Саотер обладал такой тайной, что его соперник должен бы признать поражение и отойти в сторону.

– Я делаю, что пожелаю, Саотер, – хмыкнул Клеандр. – Не тебе мне указывать!

Он угрожающе надвинулся на щуплого юношу – бывали дни, когда Клеандр безнаказанно раздавал Саотеру пощечины и тычки под ребра, а тот боялся жаловаться Коммоду.

– Ты что-то узнал? Вижу по тебе, сияешь как начищенный асс. Если не скажешь, то затащу тебя в темный чулан и закрою. Во дворце много укромных мест. А там в темноте ползают огромные пауки…

Клеандр приблизил лицо к Саотеру и тот увидел его безжалостные глаза, прищуренные, ненавидящие. У Саотера по телу поползли мурашки от ужаса. Этот Клеандр был заносчивым, завистливым, коварным парнем, про которого рассказывали всякие гадости. Пожалуй, он мог бы устроить такую подлость Саотеру, а затем со смехом поведать Коммоду, что несмышленый Саотер заблудился и по ошибке попал к паукам в гости.

– Я, я… – пробормотал он, – видел вечером…

– Что увидел, не тяни!

– Августу Луциллу вместе с Квинтом Агриппином одноруким.

– И чем ни занимались? – хмыкнул Клеандр. – Я думаю, что Августа Луцилла добропорядочная матрона, верная жена. Когда она была замужем за божественным Луцием про нее никто не мог ничего сказать дурного. Сейчас ее муж Помпеян и я не слышал о ней пересудов. Ты, наверное, все выдумал, негодник. Надо поддать тебе хорошенько, чтобы дурь из тебя выскочила.

Клеандр схватил Саотера за шею и нагнул его вниз, неизвестно как в его руках оказался прут, которым он стал охаживать по спине Саотера.

– Пусти! – завизжал тот он боли. – Пусти, я говорю правду! Агриппин лежал в ее постели, а она целовала его руку.

– Руку? – изумленный Клеандр, прекратил экзекуцию и выпустил Саотера. Тот распрямился весь красный, шумно дышащий. На глазах его стояли слезы от нанесенной обиды.

– Не руку, – выдавил Саотер, которому больше не хотелось находится рядом с этим жестоким парнем, – она целовала обрубок руки.

– Какая гадость! – передернулся Клеандр. – Смотри никому об этом не болтай, иначе не снесешь головы.

– Но я все рассказал Коммоду.

– Болван! – застонал словно от боли Клеандр. – Зачем расстраивать нашего молодого цезаря? Он веселый и добрый, он не видит в людях изъянов.

– Я давно слышал об этой истории, еще в Риме, – сообщил Клеандр Коммоду, на самом деле ничего не знавший, но не уступать же этому мальчишке Саотеру во влиянии на второе лицо империи.

– Ты знал, но не сказал мне, – нахмурился Коммод. Он хмурился редко, и если это делал, то, действительно, сердился.

– Не хотел расстраивать нашего славного цезаря. У тебя ведь золотое сердце, мой хозяин, ты все жалеешь и прощаешь…

– Я расскажу обо всем Помпеяну, – задумавшись, сообщил Коммод.

– Не стоит, хозяин. Сейчас расстроен ты один, а потом вас станет двое. Мне кажется, Помпеян тоже обо всем догадывается. Но когда об этом скажешь ты, то догадки превратятся в обоснованные подозрения, которые будут порочить как самого Помпеяна, так и твоего отца императора Марка.

– Почему он тогда не наказал Луциллу?

– Скандал в семье императора? Что может быть хуже? – рассмеялся неприятным смехом Клеандр, который окончательно вывел Коммода из себя. Он с силой ударил снизу в подбородок Клеандра. Тот прикусил язык, завыв от боли, по его губам потекла узенькая струйка крови.

– Не тебе, вонючему псу, пачкать языком мою семью! Ты подлый раб, вот и знай свое место! – злобно крикнул Коммод.

Тем временем издалека наблюдавший за этой сценой Саотер чуть на запрыгал от радости, увидев, как его господин обошелся с ненавистным Клеандром. Коммод отошел от Клеандра, опустился на стул с высокой деревяной спинкой с вырезанными на нем фигурками египетских богов. На его лице, как и предыдущим вечером Саотер увидел следы горя.

«Почему, почему?..» – громко воскликнул Коммод.

Юный золотой божок, каким его представляли многие, теперь показался обоим слугам глубоко несчастным. Затем он забормотал уже тихо, но отчетливо: «Зачем мне все это? Разве мне мало скачек, гладиаторских боев и других развлечений? Зачем мне эти взрослые дела, если в них нельзя быть хорошим для всех? Я хочу танцевать, лепить, пускать шары, я хочу научиться правильно держать меч, я хочу гулять с девчонкой по Сабуру в Риме или здесь в Александрийской Канопе, где обочины улиц сторожат каменные львы».

Коммод сморщился и Саотеру показалось, что он сейчас опять заплачет. Однако тот сдержался.

– Это расставание с детством, хозяин, – вдруг произнес мудрые слова Клеандр, едва шевеля разбитыми губами, а мудрые вещи говорил он нечасто.

– Пошел вон отсюда! – бросил Коммод, впрочем, без прежней злобы. Сам же он поднялся с кресла, подошел в огромной напольной вазе, стоявшей в углу зала, в ней торчали боевые копья, которыми воины Птолемея прежде разили насмерть врагов. Коммод с силой толкнул вазу, и она грохнулась на мраморный пол, рассыпалась на тысячи глиняных осколков. Копья упали вперемежку с глиной.