Любовниками Луцилла и Квинт стали несколько лет назад. Именно тогда, недовольная приказом отца выйти замуж за старого Помпеяна, почти ровесника самого Марка, Луцилла захотела изменить мужу. И она бы сделала это с первым встречным мужчиной ее круга, если бы не подвернулся Квинт Агриппин. Ко всему прочему, она в него влюбилась. Так и длилась эта связь без малейшего намека на развязку: обрубок левой руки любовника продолжал сводить Луциллу с ума, а он не видел рядом с собой женщины лучше и достойней ее.
Августе Луцилле, как почтительно величали ее, поскольку первый муж Луций Вер был императором и соправителем Марка Аврелия, уже исполнилось двадцать шесть. Она родила первому мужу трех детей и второму, Помпеяну, успела родить еще двух. Но счастья не было ни с первым, ни со вторым мужем. Счастье было лишь здесь, в спальне дворца Птолемеев в Александрии, лежащее от нее на расстоянии дыхания. Оно было осязаемым – его можно было потрогать, прикоснувшись рукой к лицу лежащего рядом мужчины или бережно прижавшись губами к уже зажившей ране на изуродованной руке. При виде этого обрубка у нее сжимается сердце и на глаза набегают слезы. Вообще она никогда не была слезливой, излишне чувствительной, как и ее мать Фаустина Младшая, как и большинство римских женщин. Но рука Агриппина что-то открывала в ней, как ключ открывает надежно запертую дверь или как нить Ариадны, ведет к спасению из лабиринта. Достаточно лишь взять эту нить в руки и можно снова увидеть солнце, оставив за спиной непроглядную тьму каменного сердца. Обрубок руки Агриппина невольно открывал Луцилле вход в другой внутренний мир, мир солнечной души, в котором сияли человеческие эмоции: жалость и любовь, нежность и теплота, и, наконец, всепобеждающее добро.
Во дворце Птолемеев, где в одной из комнат находилась просторная спальня Луциллы, стояла тишина, предутренний сон для египтян был священен, в отличие от римлян, привыкших вставать спозаранку. Однако римлян во дворце было мало. И все-таки, где-то неподалеку скрипнула дверь, Агриппину показалось, что он слышит едва различимый шорох.
– Я посмотрю, – шепнул он на ухо Луцилле.
– Куда ты, там никого нет, – сонно отозвалась она, отодвинувшись к краю огромной кровати – ей показалось, что туда долетает легкий ветерок из распахнутого окна.
В спальне стояла влажная духота, так и не растворившаяся за ночь. Вдоль стен на дубовых столиках лежали охапки цветов, от которых шел неповторимый запах весны. Этот чудный запах вперемешку с влажным воздухом действовал на Луциллу усыпляюще. Ее спасало лишь открытое окно, да и то, когда ветер менял направление и влетал в комнату.
Агриппин накинул на голое тело тунику, взял светильник, выглянул за дверь. Египетских охранников нигде не было, а ведь еще вчера два рослых смуглокожих стража, перекатывая мускулы на плечах, прислонились к дверному косяку и скрестили на груди руки. Они были в блестящих позолоченных доспехах, важные и величественные как некогда правившие Египтом фараоны. Впрочем, Агриппина их внушительный вид ничуть не смутил, и он спокойно прошел мимо них к Луцилле накануне вечером. Сейчас их нигде не было.
Он вернулся в спальню, где уже заснула Луцилла, нашел в одном из столиков припрятанный им заранее длинный и узкий нож. Он никогда не доверял египтянам. Эти люди ради наживы легко продадут любого и даже не вспомнят о своем ужасном поступке. Как они предали когда-то Великого Помпея, бежавшего от Юлия Цезаря под их защиту! Какой-то евнух, царский прихвостень, отрезал ему голову, чтобы послать в подарок новому правителю Рима. Евнух и Великий Помпей!
Также они поступили недавно, предав императора Марка Антонина, который был к ним всегда добр. Они изменили ему без труда, не задумываясь, не скрываясь, словно раньше покупали свежую рыбу в лавке Антонина, а теперь решили поменять торговца и пришли в лавку к Кассию. Эта обыденная простота предательства потрясла Агриппина, тут было отчего задуматься о нравах египтян. Вот поэтому, приехав со свитой цезаря в Александрию, он никогда не расставался с ножом.
Коридоры дворца были пустынны. Откуда-то доносился храп могучих охранников, где-то скрипели створки распахнутых ветром окон, изредка слышалось мяуканье кошек, которых оказалось множество во дворце. Кошки для египтян – священные животные, им покровительствовала египетская богиня Баст, которую изображали с женским телом и кошачьей головой. Агриппин видел ее статуи в городе, ведь она считалась богиней радости, веселья, любви и женской красоты и женщины охотно ее почитали.
Густая тьма вокруг начала прореживаться, готовая уступить место новому хозяину – рассвету. Висящие на стенах тканные ковры изображали царей Птолемеев, значительные события в их жизни, центральным из которых было служение великому полководцу Александру. За одном из ковров показался узкий лучик света и Агриппин рывком сдвинул ткань в сторону. Перед ним стоял слуга Коммода, небольшой миловидный Саотер, светильник в его руке подрагивал.
– Ты что здесь делаешь? – удивился Агриппин.
– Я заблудился, господин, – в голосе Саотера слышался испуг. – Если бы господин проводил меня до моей комнаты, я был бы очень благодарен. Он протянул руку и погладил бедро Агриппина. Тот отступил назад.
– Я покажу тебе дорогу, но без этих глупостей! Я не имею дело с мальчиками, как некоторые. Ты меня понял, Саотер? – Агриппин припомнил имя этого юного слуги наследника.
– Я только хотел показать свое почтение славному господину, потерявшему руку за Рим.
Саотер вновь потянулся и ласково погладил заросшую рану на левой руке Агриппина, она была покрыта гладкой кожей. Квинт смутился.
– Далась вам моя рука! – грубо бросил он, подразумевая еще и Луциллу.
Он боялся, что его покалеченная рука стала для нее неким символом, через который боги шлют свои знаки. А он не желал, чтобы она любила только его необычную руку, ему хотелось, чтобы она любила его самого. Теперь вот и Саотер!.. Хотя надо отдать должное, этот юноша очень настойчив в желании переспать с ним.
– Пойдем! – буркнул Агриппин. – Со мной ты в безопасности.
Они отправились по безмолвному дворцу, Агриппин впереди, за ним Саотер. Вскоре оба оказались у покоев Коммода. Здесь тоже не было охранников.
«Если бы напали враги, то всех нас можно взять голыми руками, мелькнуло в голове Агриппина. Не удивлюсь, если и император Марк без охраны».
– Пришли! – он показал на дверь, ведущую к Коммоду.
– Ты там мне помог! Я этого не забуду, – Саотер улыбался, но больше не делал попыток дотронутся до спутника. – Я расскажу о твоем поступке нашему славному цезарю Коммоду.
– Не надо! Так сделал бы любой из нас. В этом чужом краю римлянам надо держаться вместе.
Агриппин пошел назад, попутно размышляя, что для Саотера, уроженца Вифинии, восток как раз не чужой, мальчишка знает все хитрости, все уловки, ему знаком склад ума греков, сирийцев, иудеев, египтян и других народов, обильно рассыпанных руками богов по этой земле.
Меж тем, Саотер вернулся в комнаты, которые занимал наследник со слугами. У входа мирно посапывал Клеандр, особенно любивший поспать в предутренние часы, отдающие прохладой. Он развалился на узкой кровати, левая нога у него свесилась почти до пола, а руки лежали вдоль тела. Когда Саотер едва касаясь носками пола проходил мимо, Клеандр правой рукой почесал бедро, невольно задрав тунику.
Перед юношей открылось мужское естественно одного из любимцев наследника. «И не такое оно большое», – рассмеялся про себя Саотер. Он часто помогал Коммоду принимать ванну, умащивал его голое тело благовониями, обтирал мягкими полотенцами и Саотеру было с чем сравнивать.
Тихо, едва дыша он пробрался к своей кровати, лег, припоминая все, что увидел. Пожалуй, Коммоду будет интересно услышать о Луцилле и ее любовнике Агриппине. И конечно, он обставит заносчивого Клеандра, этого хитрого фригийца, ведь Фригия всегда являлась соперницей Вифинии20.
