«Подумать – так это глупо…» Подумать – так это глупо Гадать, что придёт потом. Покой молчаливый трупа, Скелета холодный дом. Я верую только в это – Молитву открытых глаз. И в тот саркофаг рассвета, Где я нахожусь сейчас. Мать Она за него помолилась, Шепча на коленях в углу. И страшная тяжесть свалилась, Упала в холодную мглу. Ей надо сказать было Богу, Вернее его упросить, Чтоб жуткую сердца тревогу Он силу ей дал погасить. «Поехали – утро, ещё один день…» Поехали – утро, ещё один день. И надо вставать, хоть противно и лень. Ведь старость колотит в твои ворота Так громко, что песня немеет у рта. А посох железный в костлявой горсти Заставит трудиться, чтоб смысл обрести. «Тёплый воздух груб и густ…» Тёплый воздух груб и густ От подъёма за полшага. Непонятно – это куст, человек или коряга? Я иду по темноте – Так проходят через реку. Словно капле на листе, Мало места человеку Под луной, лишь катит блажь Бытия – восторгом пьяным. И строчит как карандаш Жребий в мире окаянном. «Когда целиком изживаешь…» Когда целиком изживаешь Всё то, что тебе суждено, Про многое ты забываешь. Но смотришь, но смотришь в окно. Туда, где каштаны и липы В зелёной своей кутерьме. И слышишь сердечные хрипы, пока всё не гаснет во тьме. А жизнь отступить не готова, Хоть отпуск кончается твой. И тёплые сны Кишинёва Плывут над твоей головой. «Я стою на пороге…» Я стою на пороге, Мне пора уходить, чтобы мыслью о боге душу не изводить. Что неслась как полячка На весёлом балу. Записная гордячка, Уходящая в мглу. Как дымок папиросы, Что не видит никто. Но ответ на вопросы Там получит зато. «Нет Юдсона и Зива нет…» Нет Юдсона и Зива нет, И нет Аркадия Хаенки… Ты думаешь – да это бред, И в темноту таращишь зенки. Израиль сделался пустым, Давясь девятым миллионом. Твой личный мир, как синий дым, Растаял в мраке заоконном. «Прохладный март в предместье Тель-Авива…»
Прохладный март в предместье Тель-Авива. Утром не хочется продирать глаза, Слушать новости об арабской весне, Развозить детей в инвалидных колясках. Все чаще думаю – куда меня занесло? Вспоминаю Комсомольское озеро и Театральный переулок. Люблю того, кого еще способен любить И вижу в зеркале какого-то пожилого дядьку. «Ты держался направленья вест…» Ты держался направленья вест, Полагал, что многое известно. лишь один белел высокий крест, Что над всеми высился отвесно. Оставалось что ж? Идти к кресту, Вглядываться в контуры косые. И в конце сползая в пустоту, Устремлять к нему стопы босые. «Неизбежно сужается зренье…» Неизбежно сужается зренье С приближением главного дня. Но какое-то стихотворенье Может выжить и после меня. Жизнь была, очевидно, пустышка, Залетевшая в полную тьму. Но, возможно, останется книжка О судьбе – всё один к одному. «Что толку…» Что толку, Что век гениален, Ведь старость, Конечно, придёт. И странный твой друг – Марсианин, скривит Свой насмешливый Рот. Придёт Тяжело, как Одышка, Как вечером Горькая весть. И пылью покроется Книжка, Которой Уже не прочесть «Умолкает душа…» Умолкает душа, отступает любовная тяга. Зависает безлюбо, Как каменный идол в углу. Что же делать? Видать, До конца завершила работу. Остаётся, пожалуй, Зрачками сверлить пустоту. Ожидать безучастно Момент рандеву с абсолютом, Чтоб в синюшную вечность Как в тёплую воду войти. |
