Я поздоровался и, не получив ответа, направился в прихожую, переступил через упавшую стремянку и подобрал с пола несколько зеленых веток. В коридоре весь пол усыпали ветки омелы и елочные украшения, тут же лежали разорванные венки из тисовых и еловых веток, судя по всему содранные со стен. Стебли плюща, видимо обвивавшие гирляндами перила лестницы, теперь висели клочьями, а вставленные в них свечки валялись на полу сломанные.

Дверь в гостиную была приоткрыта, но, поскольку там было темно и веяло холодом, я разве что для порядка заглянул внутрь, не особо рассчитывая обнаружить там Мюррея или Хелен. Судя по ароматам, гостиную украсили хвойными ветками столь же щедро, как и кухню. Включив свет, я увидел охапки еловых и кипарисовых веток перед камином, на каминной полке и на закрытом пианино у стены. Фотографии Хелен и Мюррея на буфете едва виднелись из-за сваленной на нем охапки веток остролиста.

Я вышел из гостиной и на лестничной площадке еще поаукал на случай, если кто-то из Оксбарроусов окажется на втором этаже.

– Простите, что без приглашения, – прокричал я. – Я только убедиться, в порядке ли вы оба. Я из церкви Святого Петра, что в городе. Меня зовут Эдвард Кларк.

Не получив ни ответа, ни привета, я стал подниматься по деревянным ступеням, не переставая говорить, чтобы они услышали, что я иду, и не перепугались от моего вторжения.

– Меня просил зайти к вам Джо Гулл, – приговаривал я, заглядывая в комнаты, выходившие на площадку лестницы. Одна оказалась ванной, из другой ступеньки вели на верхний этаж. – А я как раз оказался в ваших местах, – продолжал я, пробуя дверь в третью комнату, в которой горел свет. – Можно мне войти? – спросил я. – Вы как, в порядке? Я из церкви Святого Петра.

Мюррей лежал животом вниз на двуспальной кровати, одна рука была вывернута и прижата к пояснице, другая свешивалась с края матраса, касаясь пола костяшками пальцев. Шторы в комнате были задвинуты, и в свете лампы на прикроватном столике я увидел стакан с водой, на дне густой осадок от растворенных таблеток; рядом в пепельнице лежал аккуратный столбик пепла, видимо, сигарету прикурили, а потом она догорела сама собой.

В комнате стоял холод, и, наверное, поэтому я не ощущал никакого запаха, который, как я думал, должен исходить от мертвого тела. Значит, Мюррей не мог умереть давно. А что он мертв, сомнений у меня не оставалось. Точно такой же вид был у моего дедушки на смертном одре; его лицо и руки точно так же были лишены всяких живых красок.

Как я догадывался, Мюррей, видимо, свалился со стремянки, развешивая хвойные гирлянды, и, ища, за что бы ухватиться, сорвал со стенной рейки уже прикрепленную к ней гирлянду. А потом отправился наверх, чтобы успокоить нервы пригоршней таблеток и сигаретой, но с ним случился приступ какой-то болезни, а может, прихватило сердце.

Вид у него был явно болезненный, как и описывал Джо. Как у человека, который сильно потерял в весе, причем быстро и недавно. Одежда казалась слишком велика ему, а обвисшая кожа на щеке как будто стекала прямо на подушку.

Какая бы беда ни приключилась с беднягой Мюрреем, он встретил ее в одиночестве. Хелен дома не было. А теперь она вернется и обнаружит самое худшее, что только могло случиться.

Дело шло к Рождеству, и она, по всей вероятности, поехала навестить родственников (правда, я не представлял, на чем она добиралась, не пешком же), но неизвестно, сколько еще времени она у них пробудет. Я хотел позвонить в полицейский участок в Клайтеро, но забеспокоился, как бы вид полицейской машины и скорой помощи во дворе не причинили бедной Хелен, когда она вернется, еще большего страдания. И потом, полиция наверняка поинтересуется, почему я сунулся в чужой дом без приглашения.

Конечно, в какой-то момент все равно придется объясняться, почему я позволил себе войти в дом, но я полагал, что Хелен – а не она, так сама полиция – сумеет понять, какие серьезные основания двигали мной. Я даже подумал, что потом Хелен, возможно, даже скажет мне спасибо за мою решительность, так что я спустился вниз поискать номера родственников Хелен в телефонной книжке, которую заметил в прихожей. Если удастся связаться с ее братом или сестрой, то, даже если она не у них, они, по крайней мере, найдут способ передать ей ужасную новость.

Правда, я не представлял себе, что говорить, и, пока набирал первый номер из книжки, старался придумать, с чего начать, чтобы с ходу не заморочить людям голову или не вогнать их в панику.

Ничего путного не придумывалось, и даже чистая правда бросила бы на меня тень подозрения, и посему я с облегчением вернул трубку на рычаг, когда кто-то зазвонил в коровий колокольчик у переднего крыльца.

Я так долго возился с запорами на двери, что к моменту, когда наконец справился с ними, звонивший, кто бы он ни был, по всей видимости, уже отчаялся дожидаться. Следы на снегу вели за угол дома, к калитке на задний двор, и, дойдя до нее, я окликнул невидимого незнакомца, а потом дошел до мастерской и снова покричал, и тут как на грех снова на крыльце зазвонил колокольчик.

Но когда я вернулся к переднему крыльцу, звонивший во второй раз не стал дожидаться ответа. Короче говоря, у передней двери никого не было.

К тому же моя машина исчезла.

Угнать ее никак не могли; начать с того, что я бы услышал звук запускаемого мотора, и потом, она просто не могла бы за такое короткое время и на такой открытой местности совершенно скрыться из вида. К тому же на многие мили вокруг не было ни души, если не считать людей, чьи голоса доносились со стороны лесопитомника. Разве что кто-то из них пришел к ферме и звонил в дверь, чтобы попросить меня переставить машину по не пойми какой причине, а когда я не отозвался, сам и переставил ее. Однако я отсутствовал не более минуты, к тому же моя машина никому не загораживала дорогу; тут и вовсе не было никакого другого транспорта, которому можно было бы загородить дорогу, если не считать побитого фургона Мюррея. Мою машину никоим образом украсть не могли, на снегу отсутствовали даже следы колес, ведущие со двора.

Правда, не было и следов, которые я сам оставил, когда подъезжал к ферме.

Я принялся гадать, уж не зашел ли некто звонивший в дом, и, оглянувшись на окна, убедился, что так оно и есть, ведь кто-то раздвинул шторы на окнах в спальне Оксбарроусов. И точно, снова войдя с переднего крыльца, я услышал голоса из кухни, к тому же стремянка уже стояла на ножках, а гирлянды снова висели по стенам коридора; мне даже показалось, что теперь они еще курчавее и хвойный запах от них еще тяжелее и сильнее бьет в нос.

Гирлянды свисали и с притолоки кухонной двери, причем образовывали такую плотную завесу, что пришлось разгребать их в стороны, и я замешкался у входа в кухню дольше, чем нужно, чтобы переступить порог: казалось, я продираюсь сквозь буйно разросшиеся заросли лесопитомника.

Впрочем, я приписал этот эффект густоте хвойных веток, из которых наплели эти гирлянды, но когда я, все еще барахтаясь среди гирлянд, попробовал обнаружить свое присутствие, когда спросил, куда подевалась моя машина, то вдруг понял, что мой голос звучит только в моей голове, а из уст не вылетает ни звука, как будто я мысленно, а не вслух задаю свои вопросы. К тому же в кухне, весь исцарапанный торчавшими во все стороны иголками сосны и остролиста, я понял, что мне отведена роль стороннего наблюдателя, а никак не участника событий, ибо три человека в кухне не замечали моего присутствия.

Ни один не повернул ко мне голову. Ни Мюррей, ни Хелен, ни Джо – закутанный в одеяло, он сидел у самой печки, у его ног стояла кружка с кофе. Тут же была и собака, великолепный доберман, но и он против моих ожиданий не вскочил, чтобы обнюхать меня, а продолжал нежиться в тепле от печки и только поводил ушами, прислушиваясь, как тяжело ударяют в окна капли дождя и как успокоительно воркует Хелен, промывая ссадины на лбу у Джо.

– Благодарение Богу, ты нашел его, – проговорила Хелен.