Мори отвел его в кухню и усадил на стул возле печки, а сам совочком нагреб немного тлеющих угольков в чашку и дал в руки Таниэлю – согреваться. Затем налил в бокал красного вина, которое нашлось в корзинке смотрительницы. Покончив с этим, Мори изучающе оглядел друга.

– Ну вот, уже выглядишь лучше. Правда?

Таниэль кивнул.

– Спасибо тебе, – сказал он мягко. Чашу с угольками он держал у сердца. Токи крови крохотными иголочками покалывали в его пальцах.

Мори чинно поцеловал его в лоб. Таниэль подался вперед и прижался к груди Мори, чувствуя себя снова в безопасности, но при этом пристыженным. Поцелуй был из тех, каким успокаивают ребенка, если он испугался паука.

Наутро все вокруг стало белым-бело от снега. Шесть скатилась по ступенькам, уже одетая в пальто и теплые ботинки, и в нетерпении приплясывала под дверью, пока Мори не встал и не отпер замок.

Таниэль еще с детства порядком намерзся и с удовольствием нежился у печки с чашкой горячего чая, довольный, что он в тепле, а не снаружи, и не имел ни малейшего желания высовываться во двор. Зато Мори взирал на снег как на преизрядное чудо.

Таниэля осенило, что ему выпал шанс победить Мори в снежки, ведь здесь Мори не сможет угадывать, откуда и когда в него прилетит очередной ком.

– А что, нам тоже не грех прогуляться, – бодро заявил Таниэль.

В дневном свете болота приобрели совсем другой вид. Они простирались куда хватало глаз, понизу затянутые мглистой дымкой.

Зато вода в озере отличалась необычайной прозрачностью и просматривалась до самого дна. На дне что-то вроде бы колыхалось, наверное, темные заросли водорослей. Правда, сквозь прозрачную воду вокруг свай мостика проглядывали какие-то предметы. Монеты и нечто другое, больше размерами и продолговатое, то ли ножи, то ли драгоценные украшения, а еще кости. Таниэль готов был поклясться, что различает на дне конскую челюсть.

Таниэля вдруг охватила жгучая ненависть к этим предметам на дне озера. Он бы и шагу не ступил по мостику над местом, где они валялись. Мори однажды рассказал Шесть, что в некоторых старинных культовых местах люди оставляют в воде подношения – за давностью лет все уже позабыли, кому они предназначаются, но традицию блюдут, – вот только Таниэль недослышал, что говорил Мори. Как ни пленяло озеро красотой, вода в нем выглядела какой-то мертвой. Таниэль всеми костями и кожей ощущал непреодолимое желание поскорее покинуть это место. Глупость неимоверная. Прежде Таниэлю никогда не казалось ни с того ни с сего, что какое-то место дурное; еще вчера он назвал бы это пустыми бреднями, а того, кто говорит об этом, заподозрил бы в нелепых маскарадах и заигрывании с потусторонним миром. Но сейчас он сам готов был поклясться, что озеро – явно дурное место, вот как его измучила минувшая ночь.

Шесть, едва они подошли к берегу, ускакала куда-то по своим детским делам, но Таниэль хорошо видел ее: ярко-красное пальтишко выделялось на голой местности, лишенной деревьев, изгородей и всего прочего, что заполняет пейзаж. Одни лишь болотные травы стлались по топкой земле, да камыши сгибались под снежными шапками; кое-где темнели заводи, да клочья тумана цеплялись за остроконечные стебли болотной осоки. Таниэль предпочел бы убраться подальше от воды, но почему-то медлил. При своем росте он возвышался над окружающим пейзажем. Торчал на виду, как никогда беззащитный, выставленный на всеобщее обозрение.

Девственно-белый снег хрустел под их ногами. Таниэль продолжал следить взглядом за Шесть и вскоре обнаружил, что затрудняется определить, насколько далеко она отошла. И снова беспокойство свернулось тугим клубком в душе. Он крикнул Шесть, чтобы та была осторожна, ведь кочки не так устойчивы, как кажется, но заметил, что она уже нашла себе длинную жердь и пробует ею почву перед каждым шагом. Сейчас она по кочкам перепрыгивала через крохотную заводь.

Мори тронул его за рукав, одарив невинным взглядом, метнул в него снежок и отбежал. Таниэль бросился вдогонку, что оказалось намного труднее, чем он воображал, потому что Мори оказался быстр, как лис, и играл не по правилам, устраивая засады в зарослях камышей.

Заслышав пение, они замедлили бег.

И увидели впереди рыбачью пристань, серую в мглистой дымке.

Пристанька была совсем маленькой, всего несколько лодок у воды и кучка людей на дощатом пирсе, обвешанном старыми обернутыми валяным сукном тележными колесами, чтобы лодки на приколе не разбивали о пирс борта. Под примитивным полукрытым навесом высились деревянные рамы, где засаливали или коптили рыбу, а может, и то и другое. Тут же рядком расположились дети: они ловко потрошили и нарезали рыбу из свежего улова, орудуя ножами легко и равномерно. Дети как раз и пели, причем выводили ту же самую древнюю песню, что и смотрительница с мужем накануне вечером.

Дети одновременно заметили подошедших Таниэля и Мори и как по команде подняли головы. Таниэль почувствовал, как в грудной клетке снова зашевелилась, толкаясь в ребра, паника, накрывшая его этой ночью на дворе. Он дважды был свидетелем уличных нападений на Мори, которому это нисколько не досадило[15], зато у Таниэля те мерзкие воспоминания оставили в душе неизгладимые шрамы.

Дети просияли, увидев их.

– Доброе утречко, – пропели они идеально слаженным хором.

– Вы в гостевом домике остановились, да? – спросил кто-то.

– Так, всего на недельку, – ответил вежливый Таниэль, сам себе поражаясь, что первый раз в жизни понимает и разделяет глубокое недоверие Мори к чрезмерно обходительным незнакомцам. Он нутром чуял, что детям что-то от них надо, и велел себе собраться с духом. – Веселого вам Рождества.

– Веселого Рождества, – дружно пожелали в ответ дети и взрослые. Возможно, виной тому была мгла, но на всех лицах он видел ту же, как у смотрительницы домика, размытость красок. Все как один были черноволосы, правда, чернота выглядела жидковатой, словно в краску плеснули воды, и нисколько не походила на густую угольную черноту шевелюры Мори.

Возле его локтя выросла Шесть. И встала чуть впереди него, как заметил Таниэль. Он положил руку ей на плечо, желая убедить девочку, что все в порядке.

– Подойди сюда, отведай нашей знаменитой водички, – все еще улыбаясь, сказала одна женщина. Она приблизилась, и в ее улыбке Таниэлю почудилось что-то голодное. – Тебе для здоровьичка в самый раз будет.

– Я… даже не подумаю, – буркнула Шесть и удалилась в ту сторону, откуда пришла.

Таниэль поморщился.

– Шесть, нельзя быть такой грубой. Вернись, – крикнул он ей в спину, но только для вида.

Шесть, по ее собственным словам, была нечувствительна к тому, что задевало других, и из-за отсутствия такого навыка ей оставалось гадать, что обижает или не обижает людей, хотя лично она, Шесть, считала, что в ее жизни полно дел поважнее, чем раздумывать над такими глупостями. Таниэль с ней был согласен.

Но женщина лишь рассмеялась.

– Зато мы бы не отказались, – подал голос Мори, и вся компания снова пришла в восторг.

Пока женщина вела их по пирсу, Мори разглядывал бочки с засоленной рыбой и все остальное таким же зачарованным взглядом, каким поутру дивился на снег. Работа возобновилась, ножи опять замелькали в воздухе. Таниэль заметил, что все люди были левшами, и сглотнул комок в горле. От вжиканья лезвий по чешуе у Таниэля сводило зубы, как, впрочем, и от хлюпанья, с каким очередная порция внутренностей шлепалась в ведра поверх кучи других. И еще его беспокоило, как все поглядывали на Мори: с жадным блеском в голодных глазах.

Теперь Таниэль увидел, что они ловили не только рыбу. В их сетях, как змеи, извивались и речные угри. Один вывернулся и пополз прямо по руке какой-то девочки.

Женщина между тем зачерпнула ковшиком воду из озера и налила в две щербатые чашки.

– Нате, держите, мальчики. Давайте за ваше житье здесь.

Таниэль всем телом передернулся, точно она вручила ему чашку с опарышами. Он и сам не ожидал от себя такой реакции и явно выдал свое отвращение, потому что Мори метнул в него пытливый взгляд. Таниэль потряс головой. Удивительно, до чего может довести всего одна ночь плохого сна.