Мори казался таким задерганным и нервным, что звеневшие вокруг детские голоса грозили в любую минуту вывести его из себя.

– О чем задумался? – отважился поинтересоваться Таниэль, повыше поднимая воротник пальто, чтобы защититься от ледяного ветра.

Прямо перед ними Шесть отчаянно торговалась с продавцом фейерверков, и на лице у того уже проступало беспокойство, что сейчас ему окончательно задурят голову.

– Пора его спасать, – ответил Мори, кивая в их сторону. – Не то она вывалит ему на голову новую порцию цифр.

– Что-то еще? – уточнил Таниэль, привыкший к отвлекающим тактикам Мори.

– Со мной – нет, я в порядке, – заверил Мори, но они почти поравнялись с прилавком продавца фейерверков, и рассыпающиеся искры резко высветили его лицо, отчего глаза и волосы приобрели цвет матово-черного непрозрачного стекла. Он вдруг резко выбросил руку в сторону: раскрытая ладонь оказалась под уставленным чашками с чаем маття с виски подносом за какое-то мгновение до того, как мальчик-служка уронил бы его, потому что ему под ноги бросилась бродячая собака. Мори передал поднос мальчишке.

Таниэль с некоторыми угрызениями совести подумал о чашках маття с саке на подносе. Вероятно, с его стороны было не очень-то порядочно вспомнить, что Мори происходил из почтенного самурайского рода, одного из стариннейших в Японии, который вот уже тысячу лет взращивал хрупких барышень росточком менее пяти футов[9] и кристально чистых душой рыцарей. Одной чашки хватило бы, чтобы Мори быстро опьянел и впал в откровения о будущем.

Глаза Мори скользнули в сторону и вниз за мгновение до того, как Шесть подбежала к ним, обнимая большой бумажный пакет, доверху набитый фейерверками, – продавцу еще не случалось в таком количестве сбывать свой товар восьмилетнему ребенку. Шесть, по своему обыкновению, не стала брать их за руки, а ловко вытащила часы-луковицу сначала из кармана у Мори, потом у Таниэля, чтобы идти между ними, держа их на поводках, насколько позволяли коротенькие цепочки часов[10].

Таниэль подтолкнул ее в бок.

– Зачем тебе столько фейерверков, детка?

– Затем, что мы будем запускать их в Рождество, и Мори увидит, что оно больше похоже на Новый год, чем на языческий праздник, когда вламываются в чужие дома и досаждают отступникам.

– Ладно, – вздохнул Таниэль, – так и быть, в четырнадцатый раз объясняю вам обоим, что в рождественском предании нет ни слова о том, чтобы врываться в чьи-то дома и пугать отступников. Его суть в том, что Пречистой Деве Марии явился архангел Гавриил и возвестил, что на нее снизойдет Святой Дух, – собственно, и все!

– Но все же сделай милость, – промурлыкал Мори, – и беги со всех ног, если какой-нибудь чокнутый незнакомец попытается снизойти к тебе со своим святым духом.

Таниэль показал ему кулак.

Они уже вышли с рождественской ярмарки, и Таниэль не сразу заметил, что Мори как вкопанный остановился на краю мостовой. Они как раз собирались переходить улицу, по которой сплошным потоком двигались кебы и конские повозки, а также толпы людей, направлявшихся на ярмарку и с ярмарки. Омнибус, украшенный на боку рекламой чая «Липтон», занесло на льду, и несколько мгновений он кренился, балансируя на двух колесах, пока два остальных с грохотом не обрушились на булыжную мостовую. Кое-кто из дам помоложе устроили кучеру небольшую овацию.

– Кэй! – окликнул Таниэль.

Мори скупо улыбнулся.

– Прошу прощения, – отозвался он. – Очень оживленная улица, не правда ли?

Таниэль не сразу сообразил, в чем дело. А когда до него дошло, его взяла досада на себя, что он не вспомнил раньше. Конечно, если ты провидец, оживленная улица, да еще с обледеневшей мостовой, непременно оживит в тебе кучу жутких потенциальных воспоминаний о том, как тебя раздавливают колеса или копыта[11].

Но не спросишь же Мори, желает ли он постоять и подождать, пока не очухается от своих видений, ибо к подобным сигналам тревоги он относился с тем же почтением, с каким большинство из нас относятся к клятвам.

– Шесть, – воззвал Таниэль, предпочтя не трогать Мори, – как думаешь: стоит нам купить горячего шоколаду?

Рядом как раз располагался прилавок, и к нему выстроилась очередь, так что, когда она подойдет, столпотворение на дороге, надо полагать, уже рассосется.

Взгляд Шесть не сказать чтобы зажегся мгновенным восторгом. Торговец горячим шоколадом стоял со своим прилавком в стороне от их привычного маршрута домой, а внезапные изменения в отлаженных процедурах Шесть не поощряла. Да ей волю, она бы определила их двигаться по рельсам, как поезд, в соответствии со строгим расписанием и без остановок по требованию.

Таниэль сжал ее плечо, давая понять, что действует не из пустого желания досадить ей. И заметил ее направленный на Мори изучающий взгляд.

– Думаю, – угрюмо буркнула она, – это будет шикарно.

Часовая мастерская Мори в доме на Филигранной улице по случаю Рождества не работала. И когда все трое вошли внутрь, Таниэля охватила немного виноватая радость. Он любил мастерскую, ему нравилось сияние крохотных блестящих колесиков и шестеренок, над которыми колдовали часовщики, но как же приятно ему было осознавать, что сейчас никто не побеспокоит их, не зайдет в их дверь и не затрезвонит в звонок на конторке. До самого Нового года дом в их полном распоряжении, во всех каминах пылает огонь, светятся лампочки, вплетенные в гирлянды остролиста, сбегающие вниз вдоль перил лестницы. Мори собственноручно изготовил лампочки и специально придал нитям накаливания причудливые формы: деревцев, звездочек, японского замка. Лампочки давали медовый свет, теплый и невозможно уютный.

Таниэль почти сразу заснул, когда без сил рухнул в кровать после того, как Мори плеснул Шесть глинтвейна. Бока у Таниэля ломило от смеха. Шесть, обычно такая тихая и спокойная, придя в легкое подпитие, устроила ему вразумление на тему, чем так возмутительна его манера ни с того ни с сего напяливать другой пиджак, и вообще не снизойдет ли он до неслыханной любезности заранее вписывать пиджак в табличку «Важные вещи, которые могут приключиться сегодня»[12], что висит у них в кухне на стеночке.

Таниэль слабо представлял себе, который был час, когда его что-то разбудило. Он сел в постели и прислушался. Смутно припоминалось, что вроде бы он слышал какой-то грохот, но затуманенная сном память буксовала. И когда кто-то постучал в его дверь, он подпрыгнул от неожиданности.

– Шесть, ты там в порядке? – спросил он в темноту. Должно быть, он слышал, как она топает по лестнице из мансарды. – Не заперто, детка, входи.

– Это я, – произнес из-за двери низкий коньячно-золотой голос[13] Мори. Казалось, он чем-то потрясен. – Можно я…

– Да, – хрипло откликнулся Таниэль.

Они уже три года как жили под одной крышей, но Мори еще ни разу не стучался по ночам в дверь к Таниэлю. Обычно бывало наоборот, и Таниэль в таких случаях долго мучился в нерешительности. В нем никогда не было уверенности, желанный ли он гость. Мори всегда впускал его, но что взять с Мори: он не англичанин и не христианин, он вырос в краях, где стучаться в дверь к другу – самое обычное дело. Так что согласие Мори означало, что он просто проявляет вежливость. Сам Таниэль не решался спросить. Пускай это было малодушие, но, покуда Таниэль не знал ответа, он мог жить надеждой. Мори тихо скользнул в комнату Таниэля, снова закрыл дверь и скрючился на ближайшей стороне кровати, прислонившись к стене и обхватив руками колени.

– Спасибо. Прошу простить. Явственные кошмары.

– Происшествия на дороге? – мягко спросил Таниэль. Он пододвинул одеяло, чтобы Мори тоже хватило укрыться. От окна рядом с кроватью веяло холодом и лунным светом, поперек кровати залегли крестообразные тени.