– Мне этот кот тоже незачем, – знакомый голос в телефонной трубке звучал как совсем незнакомый. – У нас и так собак полный дом.

– Ну, нельзя так, Петь! Живая тварь ведь… В общем, покормил я его и в доме оставил, натоплено там…

– Тебе охота – топи и корми, – сухо буркнула трубка. – Дом все одно на продажу пойдет, а до весны пусть живет. А ты как внутрь попал-то?

– Так запасные ключи ж в сарае. А дом… неужто продашь?

Иван Ильич не смог сдержать удивления. Многие уезжали из деревни, но старые связи так просто не оборвешь. На Дальнем Востоке триста километров – не расстояние; семейные гнезда потихоньку превращались в дачи. Совсем заброшенными становились только те, чьи хозяева умерли, а наследники уехали на запад. Оттуда возврата нет. Но Петька-то здешний, владивостокский!

– Людмила деревню не любит, – ответил предатель малой родины. – Да и мне там теперь мало радости. Продам… У тебя все? Мне еще насчет банкета договориться надо…

– Даже банкет будет?

– А… ну, ты приезжай, – предложила трубка довольно фальшиво, потом посопела и добавила уже вполне человеческим голосом: – Ей-богу, Ваня. Вы с Васькой столько лет дружили, приезжай.

– Когда?

– Завтра в полдень, сперва у меня панихида. Адрес помнишь?

– Помню. Буду.

Он повесил трубку и пошел домой. У Петра Иван Ильич побывал однажды, передал какой-то гостинец от Василия родителям. Лет восемь тому…

К обеду он опоздал. Тетка оставила на плите кастрюлю с гречневым супом. Иван Ильич поднял крышку, поморщился от запаха, но тарелку все-таки наполнил. Не голодным же ходить! Потом отрезал себе хлеба, нещадно крошащегося под ножом, выложив его на блюдце аккуратной стопкой, заварил чай кипятком из термоса и с обедом на подносе пошел в теткину комнату.

– Теть Зой, ты как к котам относишься?

– Вороватых не люблю, – она оторвалась от детектива в мягкой обложке и сдвинула очки на лоб. – Не притащил, надеюсь?

– Пока нет, – он поставил поднос на стол. – Но придется, скорей всего. У Васьки остался…

– Час от часу не легче. Может, Петя заберет?

– Звонил ему – говорит, не нужен. И дом будет продавать весной.

– Ничего себе новости! – тетка даже книгу отложила. – Уезжать, что ли, собрались?

– Нет, просто ни к чему, говорит, – расставив посуду на столе, Иван Ильич убрал поднос и уселся. – На похороны позвал. Завтра с утра отправляюсь. Надо нам в городе чего-нибудь?

– Да вроде нет, хотя… хорошей корицы поищи, моя что-то совсем выдохлась. Творог у Мурашовых сейчас копеечный, а до чего замечательно в выпечку идет. Сейчас тебе сладенького к чаю принесу. Не волнуйся, в дорогу еще сделаю…

Тетка вышла из комнаты. Племянник только вздохнул.

Зое Ивановне скоро семьдесят. Когда отец Ивана Ильича, владивостокский таксист, уходил на фронт, она заканчивала десятилетку – каждый день моталась в райцентр на попутках, а то и пешком. Вскоре пришла «похоронка», а она уехала в пединститут, после которого сама попросилась в родную деревню.

Думала, что это ненадолго. В городе у нее был жених. Думала, если любит, приедет. Не приехал. Зато появилась невестка с пятилетним племянником и объяснила: у меня новый муж и новая жизнь. Хочешь – бери, не хочешь – в детдом пойдет. Взяла.

Иван Ильич решил ехать на машине до райцентра, а там пересесть на автобус. Зимой это был самый удобный и безопасный маршрут: петляющие между сопок дороги покрывали снежные заносы, и на перевалах его «старушка» стонала, как с похмелья. К тому же рулить по городу он с восьмидесятых не пытался. Столько лет прожил с владивостокской пропиской, но так и не привык к своеобразной планировке города и хамоватой манере вождения, характерной для местных. Жаль, конечно: на своих колесах за три часа можно добраться до города, а на автобусе – все пять тащиться.

Проснувшись до рассвета, он быстро оделся. Теткиных ватрушек совсем не хотелось, поэтому спешил. Завтракать не стал, чтоб не столкнуться с отцом Геннадием: молодой священник встал спозаранку и пил на кухне какой-то вонючий растительный отвар перед тем как уйти в свою часовню. Иван Ильич мышкой прошмыгнул по коридору, в полумраке натянул боты, запахнул куртку и выскочил на крыльцо.

Сам он в часовне ни разу не был, но слыхал, что стараниями Василия она выглядела вполне прилично. Стены внутри украшены сценами из Библии, а на крыше приладили православный крест. Позолоченный, на закате блестит – глазам больно. Почти так же больно, как смотреть на здорового мужика в платье…

Машина стояла в большом сарае. Сегодня завелась на удивление быстро. Иван Ильич вырулил на пустую дорогу, запер ворота и некоторое время курил снаружи, прислушиваясь к кашлянию мотора. Сама мысль о возвращении в ледяной салон была мучительной, но до первого автобуса оставалось меньше часа, а как оно придется в дороге – неизвестно. Он выбросил окурок и нырнул в холодные объятия сидения, словно в прорубь.

За окном замелькали серые штакетины заборов. Деревня спала, только редкие старушки копошились во дворах возле дровников. Вот позади остался дом Бондарей, и дорога нырнула в заснеженный лес. Деревья подступали к самой обочине, сосны тянули к машине свои лапы из сумрака…

Иван Ильич включил приемник, чтобы ехать веселее. Здесь ловились только центральные станции и Китай – сейчас последний явно выигрывал. Лучше уж слушать песни на непонятном языке, чем передачи для московских полуночников. Он не прогадал: музыка оказалась заводная, а бойкая ведущая острила и смеялась над собственными шутками. Время в пути до райцентра пролетело почти незаметно.

Улицы стояли пустые. Сонный ПГТ встретил раннего визитера равнодушно. Визитер оставил машину на стоянке возле мэрии – там хоть не разуют – и бодро зашагал к автовокзалу.

– Доброе утро, – сказал Иван Ильич немолодой кассирше в пуховике, едва открывшей свою амбразуру. – Мне до города, пожалуйста.

– Водитель уже отметился, – глухо ответила женщина, протягивая ему билет. – Можете сразу садиться. А то задубнете.

Автобус действительно стоял под парами с обратной стороны вокзала. Иван Ильич показал билет нахохлившемуся водителю, в пустом салоне занял лучшее место – над печкой – и уставился в окно. Утренний сумрак понемногу рассеивался, снег уже отливал белым вместо серого, а вершины сопок порозовели. Еще четверть часа – и встанет над краем желтое солнце. Всех задубевших пригреет.

Сколько раз он пытался уехать отсюда? Служил во флоте, потом в городе решил остаться, из рейсов месяцами не вылазил, полмира повидал – все не то. Край тебя забудет, ты его…

Владивосток всегда напоминал ему тигра: раскинулся по сопкам, да глазеет то на море, то в небо – вдруг что? Он всегда наготове, сторожит берега, самые дальние подступы к рубежам… На людей ему плевать: не выплывут – приедут новые. Понаедут.

За мыслями о жизни и малой родине Иван Ильич задремал, и четыре с лишним часа тряски промелькнули незаметно. Он сошел с автобуса в пригороде. Петр жил здесь с конца восьмидесятых, выстроил коттедж одним из первых. Раньше, как многие, возил иномарки, а потом: киоск, магазин, ресторан… Один бог ведает, что сейчас у него за душой.

От трассы спускалась дорога, прямая как стрела. Шагая по обледенелому и присыпанному угольной крошкой асфальту, Иван Ильич с удивлением крутил головой: раньше здесь рос лес, лишь несколько коттеджей стояло далеко внизу, у старого аэродрома. Пригород всегда был малолюдным, зеленым. Это земли военных; любое строительство – на свой страх и риск. Однако ж сколько рисковых нашлось!

Чем ближе он подходил к раздолбанной взлетно-посадочной полосе, тем плотнее становилась застройка, тем теснее стояли коттеджи, тем выше были заборы из профлиста. Тоже элита – живут у черта на рогах, а огородились, будто кругом черти с вилами. Друг от друга, не иначе. Однако, найти нужный дом будет непросто.

К счастью, Иван Ильич заметил впереди приметную машину – переделанный из микроавтобуса катафалк. Черный, наглухо тонированный, внутри еще и занавески наверняка, чтоб покойнику красивее жилось.