– Спросил, о чем это проклятое письмо. Ты ведь не будешь в самом деле разводиться с дочерью Честера? Если не доверяешь ей, уж лучше посадить ее под замок. Просить разорвать брак и тратить на это приданое Честера в такое время – это же рехнуться надо!

Гнев был лучшим лекарством исправить Херефорду настроение. Он подошел к столу, схватил письмо и быстро его перечитал. Когда он оторвал от письма взгляд, он одновременно смеялся и трясся от ярости, так что Вальтер не знал, с каким братом иметь дело.

– Ну, бабы! Ну, бабы! – воскликнул Херефорд. – Вот еще на мою голову! Ей-богу, если мужчин сотворил Господь, то женщин – сам черт, чтобы всех отправить в ад! Нет, кажется, я прикончу их обеих. Ты когда-нибудь слышал такое? Слышал? Одна психопатка вдруг взъелась на меня – убей, не знаю за что, Бог видит, ничем я ее не обижал, – как сука бесхвостая несется через всю Англию, путает мне все планы, над которыми я корплю месяцами, я из-за нее едва не лишился головы, губит моих телохранителей и лучшего верного слугу – и после всего не соизволит объясниться! Зато все это она выплескивает матери, которая и так ее не любит! Господи, Боже мой! Я излуплю ее до полусмерти, как только увижу! А тут вторая идиотка – подумай только, родная мать, и такая безмозглая дура! – мало ей, что натворила мне первая, теперь эта уговаривает меня избавиться от жены и от ее приданого, конечно, ради моего собственного и ее благополучия! Ей и этого мало! Чтобы доказать свою любовь ко мне, она хочет устроить еще и политический разгром! – Херефорд набрал полную грудь воздуха, ему определенно сделалось лучше. – И эту я тоже излуплю до полусмерти!… – продолжал он прокашлявшись. – В довершение всего, она мне сообщает, что моя стерва-жена намеревается писать мне о том же и что я должен ее послушаться! – Он снова закашлялся. – Я не слушаюсь ее саму с семи лет, как только ушел с женской половины! А уж моя баба, еще более безмозглая и упрямая, как свинья, послушается ее, напишет отцу и потребует от него возмещения ущерба!

Доведя себя до царственного гнева, Херефорд выдохся, он буквально лишился дара речи. В этот момент ярость была для него лучшим лекарством, поскольку чувство безысходного отчаяния, преобразованное в гнев, обратилось на конкретный объект и развеяло на какое-то время все страхи. Больше того, это был гнев, который не мог держаться долго. И вот уже чувство юмора брало верх над гневом, а Вальтер, уронив голову на руки, просто трясся от хохота.

– Так тебе и надо, – с трудом проговорил он сквозь смех, – не стоило с ними связываться. А потом, глупости все это. Ты просто напиши Честеру, что это просто бабий вздор.

– Я не только напишу Честеру! Ух, попадись они мне в руки! Ох, и проучу же я их обеих! Ах, как я их отделаю! – Херефорд еще тяжело дышал, но всепобеждающая улыбка уже начинала изгибать его губы. И Bof он уже тоже заливается смехом. – Вся соль в том, Вальтер, что глупее всех я сам. Ведь я пальцем не трону ни ту, ни другую, потому что люблю их, а теперь даже еще больше… Они такие женщины!

Вальтер недовольно махнул рукой.

– Что ты удивляешься, когда мать морочит тебе голову, если ты сам точно такой же! Я это всегда говорил и буду говорить.

– Наверное, ты прав, но мне почему-то этот кавардак по душе. Смешнее всего, что я не расстанусь с Элизабет, даже если она это сделала умышленно, хотя я в это и не верю… но она сама признается в этом матери… Ты представляешь? – он снова начинал яриться. – Это какой же идиоткой надо быть! Судьба целого королевства могла зависеть от сумасбродства одной бабы! Но, видно, Господь не отвернулся от нас совсем. Пожелай он нас покарать, более удобного момента для этого не было!

Излив так свои чувства, хорошо освежившись и взбодрившись, Херефорд бросился к составлению и рассылке своих реляций. Отправив курьеров, как гигант, в которого писание писем вдохнуло новые силы, он приступил к планированию согласованных с братом действий. Взрыв гнева вызвал прилив такой энергии, для которой все проблемы были нипочем. Если все сложится удачно, они смогут за неделю-другую овладеть еще одним небольшим замком и начать осаду третьего. Это дело он оставит полностью на ловкого Вальтера, а сам с небольшим отрядом как можно скрытнее отправится на встречу с Арунделом и Генрихом. В случае успеха самостоятельной операции Вальтер сможет перейти к рейдам на юге. Заниматься этим Вальтеру нравилось и скоро не надоест. Такие же действия там будут предпринимать Солсбери и Джон Фитц Джильберт, в то время как он сам вместе с Генрихом оправится на север в Шотландию, прихватив по пути Честера. Дальше ему останется только выбрать объекты для своих ударов.

Херефорду, конечно, вовсе не нужно было убеждать Элизабет, что он и не думает затевать развод. Она, безусловно, упряма, но не настолько глупа, чтобы обеспокоиться этой суматохой леди Херефорд. Она прекрасно понимала свое политическое и финансовое значение для своего господина, что в конечном счете перевешивало все остальное. Она также ни под каким видом не стала бы писать отцу о своей вине и несчастье. Когда Элизабет получила первое письмо от мужа, леди Херефорд еще пребывала в гневе и приготовилась принять меры, чтобы сделать жизнь Элизабет в Херефорде невыносимой. Она тоже пришла к заключению, что сын не может допустить развода с Элизабет, но считала справедливым, если он водворит жену в ее собственное имение. Но и этот расчет не оправдался, когда вскорости после такой ссоры Элизабет стала получать от мужа письмо за письмом, и тогда леди Херефорд решила, что единственный путь избавиться от нежеланной невестки – это самой ее выжить, а потом сказать, что та убралась по собственной воле.

До того как от Херефорда прискакал следующий курьер, прошел целый день, ставший для обеих дам по разным причинам одинаково трудным. Леди Херефорд уже начала свою операцию по выживанию невестки и оттого чувствовала себя прескверно, хотя Элизабет, поглощенная своими заботами, этих приготовлений даже не заметила. Леди Херефорд, конечно, побаивалась немного, что Роджер узнает о ее проделке, но больше всего ее огорчала собственная жалость. Элизабет выглядела дурно; ее бледность придала коже зеленоватый оттенок, глаза провалились, а под ними – черные круги. Большую часть дня Элизабет сидела, устремив взгляд в пустоту. И не вмешайся Херефорд со своими письмами, его мать уже была близка к тому, чтобы пытаться утешить девочку. Она твердила себе, что Элизабет недостойна ее сына, но, оставаясь женщиной благочестивой и доброй, все больше склонялась к мысли, что такое отношение к Элизабет диктует ей ревность.

Для Элизабет просьба Роджера обратиться к отцу в качестве его посредника была теперь очень некстати. В другое время она охотно бы взялась за это поручение, видя в нем признание своей полезности и будучи уверенной, что она в состоянии его выполнить. Но сейчас, когда самое плохое миновало, она пребывала в недвижном состоянии исцеления, затягивания душевных ран. Его просьба вновь бросала ее в бездну отчаяния, где не было веры в себя. Она чувствовала, что с отцом ей не справиться, что он будет задавать ей вопросы, на которые без подсказки Роджера самостоятельно ей не ответить. Иметь дело с Честером непросто, и кто это знал лучше его дочери! Поэтому, сделай она неверный шаг, или случись у него самого что не так, он запросто может отвернуться от Херефорда. Элизабет знала также, что из одного упрямства и назло кому угодно он может действовать себе же во вред, и боялась в своем нынешнем состоянии сделать и сказать такое, что толкнет его на пагубный для себя и для мужа путь.

Перед тем как улечься в постель, Элизабет машинально расплетала косы, задумчиво уставившись в зеркало перед собой. Вглядевшись в свое отражение, она уронила голову на руки и зарыдала. Если с этими провалившимися глазами и печально опущенными губами она явится перед отцом, он сразу решит, разуверяй его или не разуверяй, что Херефорд с ней обращается жестоко, и она одним своим внешним видом опять нанесет удар по замыслам мужа. Она не может ехать в Честер, не может! А кроме того, и не хочет. Может быть, Роджер вернется… Даже если ему не захочется видеть ее. Может статься, что он будет продолжать думать о чудовищности ее проступка, а она, уехав, не сможет еще раз сказать, как раскаивается, не сможет, надо это добавить, разжечь у него страсть. Она перечитала последние строки его письма, где он холодно просил не беспокоиться о нем, и, чувствуя себя несчастной, забралась в постель. Как ей теперь не хватало его тепла, его ласки, которую она так часто отвергала! Элизабет еще не осознавала, но уже началось ее душевное воскрешение: теперь она нуждалась в Роджере, чтобы он ее утешил, она больше не носилась со своим горем, как наседка с яйцом. Его ласка больше не будет утяжелять ее вины. Чувство этой вины ее никогда не покинет, этот шрам на совести Элизабет будет носить до гробовой доски и со временем начнет ценить его как драгоценность, когда, годы спустя, поймет, что это горе превратило ее в настоящую женщину.