– Ага, где куснет, там и зудит! Нет, золотце, напрасно думаешь, что Херефорд домогается твоего приданого. Сама знаешь, в чем его предложение. Поставь я ему такое условие, он взял бы тебя и безо всякого приданого.

Честер подошел к дочери и хотел погладить ее по голове, но Элизабет сердито отклонилась.

– Будет тебе, детка, мальчик лишь исполнил свой долг. Скоро будет здесь. Он честно служит делу Генриха Анжуйского, молод и слову своему верен до конца.

– Вот-вот. Хоть в этом я выиграю, сменив своих хозяев. Уж он не нарушит клятву, услышав где-то сплетню!..

Она ударила хлестко. Честер посмотрел на нее с укоризной и повернулся, чтобы уйти. Он не был тверд и порой нарушал свое слово, но трусом он тоже не был, и перебегать то на одну сторону, то на другую заставлял его не страх, а гонор и мечты о славе. Намек дочери на его страстишки сильно его задел, потому что он знал: если дочь считает его таким, то и другие будут думать о нем так же. Но Элизабет не желала делать ему больно: отца она, конечно, любила, хотя без колебаний терзала его, когда он становился поперек; однако сейчас обижать его нужды не было.

– Папа, погоди, – поспешила Элизабет за ним. – Извини меня. Это все мой язык. Поверь, я не хотела тебя обидеть. Исполню все, что ты велишь. Ты бываешь не прав, и я бываю плохой.

Честер остановился, и Элизабет, низко склонившись, поцеловала ему руку.

– Папа, милый, прости меня. Сама не знаю, что со мной творится. Я такая скверная, ненавижу себя.

Честер поднял ее с колен и нежно обнял.

– Ты, видно, сама не понимаешь, что тебя гложет. Я скажу. Ты долго противилась замужеству, Элизабет, но теперь послушай меня. Поверь, тебе давно уже нужен мужчина и свой ребенок. Ты нянчила моих детей от мачехи, чтоб ей пусто было, и думаешь о них как о родных. Все так, но это не заменит тебе материнства. Природа требует своего, хотя душа протестует. Вот в чем дело.

Он привлек к себе дочь, но она отвернулась.

– Это не так, – прошептала она. По ее лицу пробежала судорога сдерживаемого рыдания.

– Будь умницей, Лизи, любовь моя. – Честер еще раз поцеловал дочь. – Подумай. Не торопись отвечать. Нет ничего постыдного, что ты откликаешься на зов природы, пусть попы и уверяют нас, что ублажать ее – грех.

Лорд Херефорд едва шевельнулся, откликнувшись на стук в дверь, и даже не оглянулся на того, кто вошел: он сидел у домашнего очага, в своей спальне замка Херефорд в полной безопасности, совершенном покое и пышной роскоши. Спальня резко отличалась от душных или темных казематов остальной части замка. Ее отгородили от большого зала графского дома, возведенного внутри старой крепости, и со всей роскошью обставили еще родители. Пол возле огромного камина, где ярко горели и потрескивали дрова, вместо тростниковой подстилки покрывали два больших ковра, привезенные из крестовых походов Майлзом Херефордом как трофей. Бьющая в глаза пестрота ковров от времени и носки поблекла, но все еще горела алыми и синими красками с блестками золотых нитей. По бокам камина висели нарядные гобелены, вышитые руками герцогини Доваджер Херефорд, которые не просто украшали помещения, но и ограждали от холода каменных стен. В комнате было темновато, и рисунок на гобеленах не просматривался. Хотя на улице давно рассвело, шторы на окнах для сохранения тепла не открывались. Левее двери стояло просторное ложе под балдахином, и леди Херефорд, направляясь к сыну, бросила украдкой взгляд в сторону постели.

– Тебе письмо от лорда Честера.

– Это ты, мама! – Лицо Херефорда просветлело, когда он, вставая, протянул одну руку матери в приветствии, а второй запахнул халат. Леди Херефорд снова его распахнула.

– Дай-ка взглянуть на тебя.

Услужливо, с легкой улыбкой лорд Херефорд скинул халат и позволил матери всего себя осмотреть.

– Какой страшный шрам, – молвила она, касаясь красного рубца вполовину правого бедра.

– Да, это мы сражались с Генрихом в Нормандии, не успел его залечить. Знаешь, месяцев шесть хромал из-за него, но в общем, как всегда, все зажило.

– Как всегда… пока не загонишь себя в могилу. Пора быть благоразумным, Роджер. Письмо привезли вчера вечером, – сказала герцогиня, возвращаясь к причине своего вторжения и убедившись, что лечить рану сына нет нужды. – Гонец сообщил, что письмо послано с оказией, ответа не ждут. Я решила, пусть полежит до утра.

Леди Херефорд снова взглянула на скрытую занавесом постель теперь уже с выражением явного неудовольствия. Это рассмешило Херефорда, он своим скорым, широким шагом подошел к постели и откинул полог, показав, что она пуста. Так же быстро вернулся к очагу, накинул халат и взял письмо.

– Она ушла, мама. Садись и не смотри на меня так хмуро, не такой уж я негодник.

– Конечно, нет. Ты хороший сын, Роджер, и, надеюсь, порядочный человек. Отец гордился бы тобой.

Она замолчала и какое-то время смотрела в огонь. Муж умер шесть лет назад, но она еще не привыкла к утрате: они любили друг друга, брак их был счастливым. Сын относился к ней хорошо, понял ее желание остаться вдовой и в таком положении ограждал ее от назойливых ухаживаний. Хотя мог бы заставить ее снова выйти замуж и получить при этом хорошую мзду, поскольку вдовье наследство матери было большим и она могла еще рожать.

– Но все-таки, Роджер, – она отогнала свои грустные мысли и заговорила твердо, – хотелось бы знать, как долго ты намерен возиться со своими женщинами?

– Какими женщинами? – спросил он, пробегая строки письма Честера. За два года при дворе Генриха Анжуйского, большого знатока и любителя письмоводства, он научился бегло читать и писать.

– Своими девицами.

– О-ой, да выдам всех замуж побыстрее, и дело с концом. – Глаза Херефорда хитро загорелись. – Хорошо, что ты заговорила об этом. Вот взяла бы и занялась ими сама, да постарайся пристроить их получше. Боже, что скажет Элизабет, увидев всю эту ораву!

– А увидит детей?

Роджер запнулся, глаза посерьезнели.

– Пусть говорит, что хочет. И детей – всего-то две дочери! – я не брошу и в крепостные не отдам.

– Разумеется, в них благородная кровь, но Элизабет человек с норовом. Когда войдет сюда хозяйкой, может не посмотреть на твоих холопок. И еще, сынок, что станет со мной и твоими сестрами? Ты думал, как нас пристроить?

– Нет, не думал, – засмеялся Роджер, – и уверен, что ты все обдумала сама. А у меня есть, чем занять свою голову.

– Лучше всего, – герцогиня заговорила медленно и с грустью, – если мы переберемся в мой родовой замок.

Уезжать леди Херефорд не хотелось. Она любила этот дом, где была счастлива, но ее не прельщала перспектива стать прислугой у невестки. К тому же, зная себя, понимала, что не сможет молча уступить молодой жене бразды правления замком и поместьем. Конечно, они попадут в надежные руки: хозяйство в доме отца Элизабет вела с похвальным умением, но нет на свете двух хозяек, которые бы делали все одинаково, и леди Херефорд чувствовала, что ее будет раздражать, когда Элизабет начнет все переделывать по-своему.

Эти соображения матери сразу отрезвили Херефорда. Нельзя сказать, что он хорошо знал характер Элизабет, но то, какой она ему помнилась, было достаточным, чтобы понять: стычек в доме не избежать.

– Нет, я не думал об этом, но вижу, что подумать надо. Не уверен, что тебе следует спешить с переездом. Какое-то время она будет со мной, пока дело не дойдет до войны и нам придется попутешествовать. Смотрителя замка у меня нет, значит, пока я в отъезде, тебе нужно будет присмотреть за домом. Кроме того, хозяйство у нас немалое, и Элизабет еще предстоит узнать, что к чему и кто чем должен заниматься. Оставайся пока здесь. Посмотрим, как пойдут дела. – Херефорд снова хитровато улыбнулся. – Кроме того, мне будет тебя недоставать, и потом, что это за дом, где сестры не сводят с ума своими выходками!

– Откуда у тебя манера все откладывать на потом? Кроме драки, конечно. Твой отец был не таков, да и я не такая. – Она молча смотрела, как сын, блаженно развалясь в кресле, распахнул халат и подставлял теплу обнаженное тело. – Ты думаешь одеваться, чтобы осмотреть угодья, или весь день намерен сидеть у огня?