— Эдвард, послушай, — начал Холмс, перенеся зонтик из одной руки в другую.

Мой взгляд остекленел, смотря куда-то вдаль, куда-то, где летали чайки. Я ощутил себя всем и никем. Приятно. Интересно, можно снова попасть в то состояние, где всё было игрой?

— Ты слышишь? — громкий голос Холмса.

Я очнулся и растерянно посмотрел на политика.

— Что?

Тот прикрыл глаза, ещё сильнее раздражаясь от моего поведения.

— Твой дядя переписал «Молодого бога» на тебя. — произнёс Холмс.

Я хмурюсь, переведя взгляд на Императрицу. Теперь ясно почему у неё вид как у льва, которого сместили с должности вожака. Губы плотно сжаты, взгляд резкий.

— Когда?

Если честно, меня этот поворот не удивил. Не то чтобы я ждал, пока дядя пошлёт этот конкретный знак внимания, но это действительно было словно само собой разумеющееся. Джим был способен на это. И в итоге сделал то, что намеривался.

— Это лежало у въезда в здание. — Холмс выудил из кармана предмет и протянул мне его. — Там была записка с твоим именем, но ничего более на ней не было.

Синяя бархатная коробочка. Это точно она. Та, что я обнаружил в тумбочке у кровати дяди. Что в ней на этот раз? Снова кольцо?

Я принял подарок слегка дрожащими от выпивки пальцами. Всё перед глазами плыло, и я не контролировал свою мимику.

— Ты всё знал?! — кинулась на меня Бриттней.

— Спроси у своих карт. — ответил я и поднял крышку.

Ключ. Там лежал ключ.

— Это от клуба?

— Да.

Я снова улыбнулся. Коробочку я с размаху (на какой был в данном состоянии способен) выкинул в Темзу, а ключ положил на раскрытую ладонь.

— Меня схватили какие-то… — Бриттней старалась держаться, но была очень возмущена. — Они заставили меня подписать!

Я всё ещё разглядывал ключ, будто он состоял из тысячи деталей и узоров.

— Круто-о-о-о… — задумавшись, протянул я. — Ты его видела?

— Кого? — сцепя зубы, уточнила Императрица.

— Джима Мориарти. — я поднял на неё взгляд, ощущая, что медленно, но верно трезвею.

Слегка красноватое от негативных эмоций лицо Бриттней выразило презрение.

— Нет. — её голос был холоден и твёрд.

Я хмыкнул, возвращая внимание на ключ.

— А бумаги где?

— У меня. — женщине явно не доставляло удовольствия говорить об этом.

— Это невозможно. — вдруг я услышал тихий голос политика, отвернувшегося лицом к воде. — Просто невозможно.

— Почему? — я оказываюсь рядом с ним, в его поле зрения, но он отводит взгляд.

Я хмурюсь.

— Тебе известно что-то? — спрашиваю я. — Об этом.

— Вам нужно обсудить новую политику. — вместо ответа на мой вопрос говорит Холмс. — Мисс Уэйт захочет знать, как ты поступишь.

Меня напрягло, что Майкрофт что-то утаивал, но голова была слишком поехавшей, чтобы браться за серьёзный допрос и анализ. Пока что я стал играть с мыслями о том, что я теперь владелец «Молодого бога». Это было просто забавно.

Разумеется, я не взял на себя полную ответственность. Я оставил Бриттней все её дела, управление и то, чем она в общем-то занималась. Я стал просто высшей инстанцией. И если ей вздумается продать клуб или взорвать, то она не имеет права ничего делать без моего согласия.

Эта выходка Джима не могла меня не тронуть. Я даже на некоторое время вылез из своей пещеры, размышляя над своей новой ролью и её возможностями. Но мне быстро это наскучило. Если ты владелец, то ты просто держишь это место у себя в кармане и всё. Мне не хотелось менять что-то в клубе, или менять его суть. Нет, пусть всё будет как раньше. Пока.

— Тебе двадцать. — сказал Майкрофт вечером того же дня.

Мы стояли снова на набережной, но наблюдали уже закат солнца. Это был наш с Холмсом последний разговор перед тем, как всё изменилось. Тогда я этого не знал.

Всё напоминало какую-то драматичную сцену, поэтому меня немного подташнивало. Я хотел скорее свалить из этой сцены.

— Это неважно. — говорю я. — Поехали к тебе?

Я давно не был у Майкрофта. И соскучился по его постели и саму нему, голому и нависающему надо мной.

— Больше ждать нельзя. — не меняя серьёзного тона, произнёс политик.

— Ну, тогда поехали скорее. — ухмыльнулся я.

Глаза Холмса встретились с моими, и я не увидел в них и капли веселья.

— Я не об этом. — меня уже начало волновать его настроение. Он словно что-то знал и чего-то побаивался. — Ты до сих пор не нашёл себе место.

Я фыркнул, устремляя взгляд прочь в темнеющую воду.

— Ты до сих пор не знаешь, чем хочешь заниматься. — упрекая, продолжал говорить политик. — Я уже начинаю сомневаться, было ли верным решением дать тебе свободу. Ты не умеешь ею правильно распоряжаться.

Мои кулаки сжались, а челюсти напряглись. Захотелось то ли спрыгнуть с моста, то ли просто уйти, короче, как-нибудь выказать своё недовольство и спровоцировать Майкрофта на компромисс.

— Я уже говорил тебе, что не могу до конца измениться. — пробурчал я. — Я не могу преодолеть стену.

— Это трудно, я знаю, — голос политика слегка смягчился. — но это единственный путь.

Мне не нравились ограничения. Никогда. Рамки меня бесили. Спрашивается, для чего?! И ответ Майкрофта всегда будет один: «Для народа, для общества, для человечества».

— Это будет для тебя шоком, но ты не интересен миру, пока никак не полезен. — слова политика вызывают у меня ужасное сопротивление, но я не спорю с ним, а воюю с самим собой внутри. — Если ты думаешь, что ничего никому не должен, то… — Холмс опустил тяжёлый взгляд на мрачные волны. — то ты никогда не избавишься от своих тревог.

— Я должен. — тут же возражаю я. — Тебе.

Это я чувствовал прекрасно. Лишь помощь и оказание услуг Майкрофту не вызывали у меня отторжения.

Однако, мои слова Холмса не успокоили и не убедили.

— Ты так думаешь, потому что от меня ты ждёшь конкретных ответных действий. — объясняет политик. — Ты не задумывался, почему тебя не интересуют обычные люди?

— А тебя? — в ответ спросил я.

Майкрофт вздохнул. Его закатное лицо меня волновало.

— Ты понял, что уже можешь получить над ними власть. Они стали тебе не интересны, а твоему честолюбию необходимо постоянно покорять серьёзные вершины, чтобы самоутверждаться.

— Зачем ты мне всё это говоришь?! — вспыхнул я. — Я итак знаю, что на самом деле я полное ничтожество!

Холмс неожиданно улыбнулся мне. Не злорадно, но и не весело. С грустью, навеянной моей наивностью.

— Это говорит то же тщеславие.

Я ударил ногой нижнюю перегородку.

— Да еб твою мать. — прошипел я. — Что мне вообще тогда остаётся? Убить себя?!

Мимо проехала скорая. Я на секунду задержал на ней взгляд. Возможно, там кто-то умирает. Но я не чувствую по этому поводу сожалений. Мне плевать.

— Самоубийство — это тоже акт доминирования за счёт причинения боли кому-то конкретному. — снова обрушивает на меня этот бред Холмс.

Я уже рычу от негодования. Не в силах держать себя под контролем, я начинаю то покачиваться, держась за перила, то делаю шаги туда-сюда.

— Лишь тогда, когда мы осознаем свою принадлежность к единой человеческой семье, мы сможем идти по жизни без тревог.

— Ты — моя семья. — предпринял последнюю отчаянную попытку я.

Но во взгляде Майкрофта снова не было и намёка на тепло. Он оглядывал меня как доктор осматривает больного ребёнка. Я не понимал почему он вдруг изменил свою стратегию и вместо заботы стал колоть меня этими теориями. Может ему надоело гоняться за мной и наставлять на путь истинный?

— Я лишь твой способ выглядеть особенным и важным.

Я не сразу осознал, что он уходит. Он просто бросил мне эти слова, развернулся и зашагал прочь. Когда до меня дошло, что он действительно сказал это, а затем ушёл, мою грудь разорвала паника.

— Майкрофт! — крикнул я ему, ошарашенно глядя на его удаляющийся облик. — Это не так! Стой! — моё отчаяние сменилось гневом.

Почему он ушёл?! Он бросил меня?! Но всё, что он сказал — неправда!