Я не ведал куда еду. Просто куда-то, как обычно, размышляя о том, о сём. Но в этот день всё было по другому. Канун Рождества не означает, что все до единого будут сидеть по домам с семьёй. М-25 была забита. Все спешили в город в театры, в рестораны; все спешили из города, чтобы навестить родственников в деревнях и других графствах. Фары у большинства уже жрали энергию, потому что день был еле светлый, и к тому же темнело рано. Нервы у всех были на пределе. Гудки, ругательства, где-то уже пели песни для сочельника. Мне не улыбалось просидеть в пробке три часа, поэтому я свернул на какую-то дорогу, ведущую подальше от шумной трассы.

Сначала я не заметил, что та совершенно пуста. Но, вырвавшись из плена раздумий над окутанным тайной отъездом Майкрофта, я стал вертеть головой. Главная дорога осталась позади, впереди, сзади — никого, по бокам — тёмные бестравные поля, на которые медленно, но верно падал снег. Сама дорога была покрыта подтаивающим, но нетронутым снегом, что навело меня на мысль о том, что никто по этой дороге до меня не ехал. Я был заворожён пустотой и одиночеством. Я был здесь один, и это меня не пугало вплоть до момента, когда я увидел вырисовывающийся на горизонте дом.

Я тут же надавил на тормоза. Машину слегка занесло, но я сумел остановиться у обочины. Моё сердце грохотало.

Как я мог не вспомнить этот путь? Это дорога, ведущая к дому Джима.

Я просидел несколько минут, пялясь на здание. Оно чернело, я даже услышал страшные завывания виолончелей и скрипок. Картина напоминала атмосферу творчества Тима Бертона{?}[Американский кинорежиссёр, продюсер, сценарист, мультипликатор и поэт. Автор современного зрелищного кино, зачастую основанного на чёрном юморе и макабрических элементах].

А ещё мне показалось, что я это уже где-то видел. Я знаю, что много раз ездил туда и обратно, пока жил там, но здесь другое.

Я вырулил с дороги на землю и вышел из машины. Не надо туда идти. Я понимал это. Одна моя часть понимала. Вторая… Она хотела, чтобы я пошёл. Просто одним глазком!

Я шёл медленно, несколько раз обернулся, но каждый раз опять впивался взглядом в окна, в фасад, в мёртвый сад. Дом выглядел тёмным и каким-то пустым. Мне была известна лазейка, поэтому я свернул с дороги и пробрался к ограде сбоку. Есть ли там сейчас кто-то? Джим? Но всё было слишком тихим…

Я пролез между терниями деревьев и попал в голый сад, который в мае цвёл как бешеный. Здесь мы вели тысячи бесед, здесь я смеялся и рыдал. Сходил с ума. Здесь он соблазнял меня, обещал, уверял.

Мне пришлось действовать по-шпионски. Хоть интуиция подсказывала, что охраны нет, я всё равно был аккуратен. Открыл дверь в комнату, в которой унижал охранника. Пусто.

Оказавшись внутри, я с трепетом огляделся, пытаясь понять, что чувствую. Кроме волнения присутствовал интерес и ужас, который и становился источником азарта. Мои шаги звучали слишком громко. Ладно, если бы здесь была охрана, меня бы уже давно скрутили.

Выйдя на распутье, я замер. Слева — путь в гостевой зал, на кухню, справа — в спортзал, прямо — комната Себастьяна и ход к гаражу. А прямо и наверх — второй этаж. Я совсем потерял всякую осторожность и рванул вверх по лестнице. Я нёсся через воспоминания, одновременно приносящие печаль и гнев. Я глянул на картину Кабанеля и понял, что понимаю её, эти чувства, эти слёзы от боли предательства и бессилие перед охватившей ангела ненавистью.

Комната Джима. Теперь я позволил предположению стать чем-то большим. Я предполагал, что внутри будет пусто.

Дверь была не заперта, я зашёл в комнату быстро, будто с намерением. Так, как я делал это раньше. Голая постель, пустые полки, опустошённые ящики. Они покинули дом. Как давно? Не знаю. Однако, я заметил, что пыль отсутствует, значит, приезжает какая-нибудь горничная, чтобы поддерживать чистоту.

Ни следа моего дяди. Я секунд десять гипнотизировал кровать, анализируя всё, что на ней происходило. Теперь я обладаю знанием, и могу всё объяснить. Но понять… Нет. Я не хочу понимать.

Я вышел прочь, на несколько секунд задержавшись в дверях, осматривая место на пороге, где я истекал кровью после последней здесь ночи.

В свою комнату я лишь заглянул, снова поддаваясь ностальгии. Сладкое неведение. Вот чем оттуда веяло. Наивностью, юношеским максимализмом и чем-то тёмным.

Я уже почти закрыл эту дверь на веки вечные, но услышал шаги на первом этаже. Пока старался определить кто это (я помнил, как звучал Джим и Себастьян), этот кто-то стал подниматься по лестнице. Не знаю, что именно заставило меня юркнуть в комнату: страх быть пойманным или азарт игры. Но я сделал это. Закрыл дверь с другой стороны, а затем на всякий случай скрылся от незнакомца в гардеробе. Глухие звуки и темнота. Я ощутил себя героем какого-нибудь триллера. Такого мрачноватого, медленного, смысл которого до конца понять может лишь сценарист или режиссёр.

В комнату никто не пожаловал, поэтому я решил оставить это дело. Вышел из гардероба, но не позволил своим шагам звучать слишком громко на пути к выходу. Ручку я тоже постарался тянуть по возможности беззвучно.

Коридор по прежнему пустел, и ко мне даже пришла мысль: не галлюцинирую ли я снова? Это означало бы, что граница ещё ближе, чем мне представлялось. Через силу я начал отступать к лестнице. Хватит мазохизма.

— ¿QUIÉN DEMONIOS ERES? ¿QUÉ ESTÁS HACIENDO AQUÍ?

Я подпрыгнул на месте, как кот при виде пылесоса. За мной стояла загорелая женщина в чёрно-белом обмундировании прислуги. Она быстро что-то тараторила, явно ругаясь. Её тёмные брови яростно на меня нападали.

— LLAMARÉ A LA POLICÍA!

— Да господи! — всплеснул руками я. — Ухожу я уже блин. Язык английский сначала выучи твою налево.

Я стал спускаться по лестнице, провожаемый гневными тирадами. Тоже мне покровительница дома. Теперь понятно почему охраны нет, эта особа кого хочешь загрызёт.

Пнув входную дверь, я вышел на свет и стал спускаться по лестнице, находясь не в очень хорошем расположении духа. Мне захотелось назло Джиму, этому дому, этой испанской бестии оставить после себя хаос. Поэтому я решил выйти через главные ворота. Подойдя к охранному пункту, я сунул руку в кабинку и шибанул по панели. Механизм затрещал, завёлся, и ворота стали раскрываться. Я эпично вышел за них и обернулся.

Миг и меня прошибло дежавю. Ворота, вид дома, тёмное небо над ним. Я замер, в которой раз чувствуя тошнотворные позывы.

Пойдёшь ли ты со мной в рай?

Я сорвался с места и быстро, практически перейдя на бег, понёсся по дороге. Я не мог вынести сюрреализма в таком состоянии. Моя психика была не готова.

Машина уже успела остыть, но я сразу завёл мотор и газанул. Прочь. Прочь.

Я снова еду прочь. И нет в пути со мной того, кто смог бы мне помочь.

— Я помогу. — раздался голос слева.

То был мой дядя, только он — плод тёмного посева.

— Сбавь скорость. Разобьёшься ты. — звучат слова другого. — Я не хочу носить цветы на плитку камня рокового.

— Вы все — моё воображенье. И каждый раз ваш диалог — внутри меня сраженье.

— Тебе я помогу, — тогда сказал мой сладкий демон. — забыть, как чувствовать вину и дать свободу мысли.

— Тогда уйдёшь ты весь во тьму, об этом поразмысли! Ты хочешь стать предметом бед, ты хочешь смертью обратиться? Не бог он, не спаситель твой, он просто веселится.

Я глянул. Этот добрый дух несёт в себе двуличье. Он светел, но как тёмный эльф — хозяин безразличия.

— Он — зло, а ты — добро, всё так? — спросил я с раздраженьем. — Но для тебя лишь высший свет достоин уваженья.

— Ты знаешь, что я не святой. Я никогда им не был. Всё потому, что я другой. Никем другим я не был.

— Так сложно распознать всё мне, где есть добро, а где отрада Сатане!

— Там нет границ. — шепнул мне дядя сразу. — Там звёзд прекрасных верениц полно для наслажденья глазу. Там нет сомнений и забот, свободы действий достигая, покинь фальшивый свой оплот и распахни ворота рая.

Я был готов поверить дяде. Готов отдать ему себя. Но что-то было в его взгляде, моё сомненье зацепя.