— Кажется, я уже сошёл с ума. — произношу я, ощущая, как слёзы подступают. — За эту ночь я понял, что ничего мне не поможет. Поэтому молчать дальше нет смысла. Может я умру после того как вылью на вас всё дерьмо, что приключилось со мной…

— Эдвард. — Стоун хлопает глазами.

Она была явно не готова к такому повороту событий. А я уже на пределе. Возможно, сегодня мой последний день. Я кидаю взгляд на Майкрофта. Тот смотрит в ответ, чуть приоткрыв рот.

— Спрашивайте. — говорю я, не отводя взгляда от политика. — Что угодно. Хуже мне точно не станет.

Стоун медлит. Я прошу её снова.

— Что ж, — женщина складывает пальцы в замок и кладёт их на стол. — это будет долгая и тяжёлая беседа. Ты понимаешь?

Я киваю, затем выпрямляюсь, будто сейчас буду играть на фортепиано. Сейчас я сыграю с собой в русскую рулетку.

— Одно условие. — произношу я. — На этот раз не хочу, чтобы Майкрофт присутствовал.

Я не смотрю на Холмса. Не могу.

Молчание. Стоун переводит глаза в сторону, видимо, на политика. Затем дверь открывается и почти сразу закрывается.

— С чего начать? — спрашиваю я скорее себя, чем психолога.

Женщина напротив откидывается на спинку стула. Хочет показать, что я в безопасности.

— Давай я начну. — произносит она.

Я не против и пожимаю плечами. Внутри теплится беспокойство. Я знаю, что уже сейчас нахожусь на грани, но пути назад нет. Только не назад.

— У всех есть конфликт: борьба морали и бессознательных желаний. — положила такое начало Стоун. — Давай я немного пооперирую теорией, чтобы ты понял о чём я. В вытесненном состоянии у безнравственного человека прибывает не инстинктивная, а, наоборот, моральная составляющая. Эти вытесненные остатки порядочности являются лишь традиционным пережитком младенчества, который налагает на инстинктивную природу ненужные оковы. Понимаешь?

Я снова пожал плечами, хмуря брови. Вроде понимаю.

— То, что ты чувствуешь есть попытки одного просочиться в другое. И здесь я вынуждена тебя немного шокировать. Твой дядя лишь увидел в тебе начало этого невроза. Оно было в тебе уже давно.

Я глядел на стол перед собой, пытаясь унять нечто похожее на страх.

— Как он… — я прокашлялся. — как он увидел это во мне?

— Предполагаю, что догадка появилась после того, как ты продолжил проявлять к нему сексуальный интерес даже после вашего официального знакомства.

Стоун вглядывалась в меня, чтобы понять, как я реагирую. Впрочем, бледный я уже какое-то время. Тут психолог разложила между нами несколько папок.

— Это отчёты о состоянии твоей психики, которые я взяла у других психологов, с которыми ты беседовал в течении всего обучения. Мистер Холмс сказал мне, что ты посещал специалистов и до своего поступления сюда. К сожалению, я успела связаться только с несколькими, и информацию о тебе я не смогу получить на руки.

Мне не понравилось, что моя душа распласталась в виде тонкой бумаги на столе, прямо у всех на виду.

— Это необходимо, чтобы помочь тебе. — напомнила психолог, увидев, что я недовольно скрестил руки. — Мне удалось составить лишь общую картину. Но если делать вывод, опираясь на отчёты местных врачей, то либо ты страдаешь раздвоением личности, либо ты паталогический лжец.

Я сморщился, выдавая всё своё негодование.

— Каждый тест, который ты проходил кардинально отличается от другого. Я делаю вывод, что ты всегда сочинял ответы. Это правда?

Я перевёл глаза в сторону. О, да, вот эта часть, где мисс Марпл объявляет убийцу.

— Не знаю. — кинул я. — Я не помню.

— Это было не так уж и давно. — заметила Стоун.

Я тяжело вздохнул и вперил в неё свой не менее тяжёлый взгляд.

— Я не знал, что мне отвечать. Оставалось только придумывать. — признался таки я.

Стоун вдруг улыбнулась.

— Ты не знал, как ответить на вопрос: «Какой твой любимый цвет и какой нелюбимый»? Даже тесты на определение твоего текущего эмоционального состояния сильно разнятся. Это удивительно.

Я прикусил щеку, продолжая защищаться грозными бровями. От этого голова заныла сильнее.

— И что у меня раздвоение личности? Или всё-таки я лжец? — немного с вызовом спросил я, наклонившись к столу.

— Об этом говорят лишь твои тесты. — возразила Стоун. — Я хочу услышать, что скажешь ты.

Я вернулся к спинке стула. Как же задолбало, что все требуют от меня, чтобы я думал… Господи, можно я просто застрелюсь? Очень голова болит.

— Я не знаю, что сказать. — выдал я, после минутной заминки.

Стоун внимательно вглядывалась в меня.

— Но ты же хотел рассказать мне всё. — напомнила она.

— Факты. — пожал плечами я, ощущая, как и они начинают ныть.

— Факты больше тебе не помогут.

— Закончите лучше свою мысль. — фыркнул я.

Мне стало понятно, что Стоун знает, что я защищаюсь. Ну и пусть знает!

— Я не могу напрямую сообщить тебе о причине твоих симптомов, так как это дикий психоанализ, от которого лучше воздерживаться. — вкрадчиво объяснила мне психолог. — Иначе будет только хуже, а в твоём положении идти на риск не оправдано. Поэтому требуется терпеливый диалог. Ты должен сам прийти к заключению.

Боль в голове нарастала. Я слушал как бьётся кровь в висках, как после тяжёлых упражнений. Тело тянуло вниз, словно его напичкали железом. Болела не только голова, но и каждый ушиб, каждая царапина раскалились и раздражали мой мозг. А ещё у меня появилось странное ощущение, словно впереди ничего нет. Не будет ни завтра, ни следующего понедельника, мне не будет сорока лет.

— Не уверен, что смогу понять, что со мной. — говорю таки я, почти отчаявшись. — Слишком много мыслей в голове.

— Я помогу. — обещает Стоун. — Нам не нужно разгребать всё. Это позже. Сейчас главное вернуть тебе мотивацию.

Я поднимаю глаза на женщину в очках.

— Мотивацию?

Та кивает.

— Это поможет тебе справится. Кошмары не дают тебе заснуть, а без сна ты долго не выдержишь. — как же она всё-таки прямолинейна. — Нам нужно отыскать то, что тебя успокоит.

— И как это найти? — спрашиваю я, вдруг ощутив какой-то слабый импульс где-то в груди.

— Вспоминай.

Меня ничего особо не беспокоило, поэтому я никогда не испытывал потребности в каком-то блокаторе страхов. Но я не думаю, что Стоун имела в виду их, ведь от блоков мало пользы. Нужно устранить проблему.

— С чего начать?

— Начни с себя. Нам нужна пока лишь общая картина. Когда ты увидишь свои действия со стороны, то сразу поймёшь, что не так. До этого ты, я уверена, никогда не анализировал свои поступки и не задавался вопросом «Зачем?».

— Задавался! — вдруг всколыхнулся я. И снова противоречие меня активирует. — Я спрашивал себя, что делаю у него!

— И какой ответ ты получал?

Я прикрыл глаза. Мгновенно передо мной раскинулись экраны с воспоминаниями. Я сижу у забора около дома Джима, я сижу на крыше «Цапли», я сижу в той самой комнате и спрашиваю себя: «Зачем?».

— Чтобы он любил меня. — шепчу цитируя самого же себя.

— И ты оправдываешь всё то, что сделал? — подводит меня к чему-то Стоун. — Стоило ли всё того?

Ухмылка сама собой проступает. Горестная, грустная досада.

— Очевидно, что нет, если посмотреть на то, чем всё обернулось. — говорю я, сглатывая ком. — Но если вынести всё из контекста… — улыбка вдруг преображается чистой. — это становится безумной страстью, такой, какая не наскучит. Такое мне нравится. — признаюсь я, переведя взгляд на странное зеркало на боковой стене.

— Прости, Эдвард, — немного печальный голос Стоун вырывает меня из на удивление приятной меланхолии. — но настоящая любовь — это выход за пределы чего-то лишнего в себе, чтобы стать лучше и добиться ответной любви. Ты позволил своему дяде влиять на тебя, полагая, что тем самым ты заслужишь его благосклонность. Но ты, верно, забыл, что сам он никогда бы не изменился.

— Но я тоже влиял на него! — вдруг выкрикиваю я. — Я это чувствовал. — во мне просыпается какое-то отчаяние, желание оправдать всё и всех.