– Ещё раз прошу, приглашаю. Ибо уходит наше-ваше время, а вместе с ним, возможно, и ваше здоровье.

Весь день одни женщины. Нет, я не гинеколог, просто день такой выдался, как в бане. Они продолжали молчать, следовательно, мне и решать. Победила молодость, зрелость продолжила размышлять. Имея определённый мужской и врачебный опыт, я предположил, что с более молодой пациенткой всё закончится несколько быстрее.

Она решилась. Она вошла.

Она дышала болезнью и здоровьем, и всего в ней было поровну. Она дышала душой и теплом, и попробуй угадать, где и в каких количествах это хранится.

– Прошу вас, проходите, пожалуйста, присаживайтесь. Ка кие проблемы привели вас ко мне?

– Насколько я могу понять, ты меня не узнал или сделал вид, что ты невролог на всю голову, а я обычная болящая, пришедшая к концу рабочего дня. Я тебя давно искала, прошу помочь по старой дружбе.

– Мадам болеет?

– С одной стороны, у мадам особых проблем нет, с другой стороны, как ни крути, мне ужасно хочется тебя попользовать. Полагаю, не стоит объяснять, насколько привлекает, возбуждает белый халат, особенно если он изрядно помят, застиран и давно не находился в опытных женских руках.

Любая работа полна неожиданностей, и в моей случается такое: открыла дверь одна болящая, вошла другая, а передо мной присела совершенно здоровая, агрессивная и неуёмная стерва.

И рана давно зажила, а боль осталась, и лечение не отличается большим разнообразием, и страждущие читают одни и те же молитвы, а получается у всех по-разному.

– Сколько лет прошло, сколько лет. Не знаю, как я, а ты, мне кажется, совершенно не изменился. В твои годы ты уже врач, кото рому разрешили осматривать людей, выписывать рецепты и назна чать им разное лечение. Да ещё имеешь отдельный кабинет, с пись менным столом, ручки, бумага, даже молоток есть, сколько всего! – раскачиваясь словно китайский болванчик, произнесла она.

– Стараюсь, – ответил я.

– Просто выдающаяся карьера. Тебе нужно дорожить этим местом. Молодых прожорливых охотниц в округе много, но, по правде сказать, я бы здесь долго не задержалась.

– Ты осталась прежней, я тогда у храма видимо ошибся, наивно размечтался, что твой характер и образ мысли изменился, но мальчик у тебя хороший. Как ты меня нашла через столько лет?

– Увидела твой портрет на обложке журнала «Они позорят наш район». Не скрою, издание раскупалось очень бойко. Ну и, конечно, вспомнила, наше единственное с тобой студенческое утро.

– Ты пришла, чтобы очернить мое невинное, честное, девичье имя?

– В паспорт свой посмотри. Кому теперь нужна наша невинность, честность и давно утерянная девственность?

– Столько лет… сколько лет, сколько лет, кстати, извини за излишнее любопытство, кто занимается твоим макияжем и при ческой? – с товарищеской теплотой в голосе спросил я.

– А ты свои туфли, сколько носишь? – голосом глубоко влюбленной женщины ответила она.

– Это тайна великая. Некоторые носки не снимают месяца ми и не испытывают при этом ни малейшего неудобства, так что мои рабочие туфли имеют довольно сносный вид. Я уже давно, даже очень давно не работаю обувью, для этого у меня имеется другой орган. Но я тебе о нём не расскажу. Сие тайна великая.

Своим пронзительным взглядом, своими серыми, немного раскосыми глазами она буквально рыла землю подо мной, чтобы я провалился туда как можно глубже и больше никогда не появлялся из оной. Ничего страшного. Придёт весна, растает снег и будет видно, кто, где и в каком количестве нагадил, и тогда станет ясно, как распределились места на пьедестале.

Я сумел по достоинству оценить её взгляд.

– Да-да, твоя правда. Я, действительно, такой же добрый, как дедушка Ленин. Ты, я надеюсь, должна его помнить. Маленький, картавый, лысый такой. В жизни всё течет, все изменяется, только добрые, заботливые глаза дедушки остаются с нами навеки.

Длина моей мысли получилась средних размеров, но к однозначным выводам она не привела. Столько лет прошло, да по большому счету, ничего и не было. Тяжёлое похмельное студенческое утро, гора немытой посуды, в воздухе запах дешёвых сигарет и остатков вчерашней выпивки и закуски. В таком состоянии, на мятом и грязном постельном белье я сподобился только на легкую эротику.

Линия женской психологии – тонкая, извилистая – не отличается непрерывностью. Психология женщины среднего возраста сложнее. Ей необходимо было меня найти, записаться на приём, отстоять в очереди, чтобы напомнить эпизод давно минувших дней. Линия – это не штрих-пунктир, это то, что при любом, самом длинном раскладе имеет свой конец. Вот такая наука – геометрия получается на настоящий момент.

Потом все разродилось доступно, коротко и ясно – несколько невнятных и ничего не значащих фраз, и куда-то улетучивается, словно ветер, внимание, за ним рассеивается и пропадает раздражение, а запись в амбулаторной карте получилась уставшая, тощая, корявая и бессмысленная. С одной стороны, затянуться в водоворот собственных проблем – дело, безусловно, не хитрое: просеивать мысли, страдания, воспоминания через сито различной частоты, только на поверхности останется крупное и невнятное. Это как на встрече выпускников или одноклассников, после очередной рюмки заглянуть под стол, посмотреть на наглухо застегнутую ширинку и равнодушно спросить: «а ты помнишь?»

– Говори, зачем пришла?

– Хотела посмотреть на тебя в белом.

– На невесту я не тяну, «горько», кричать не надо, так что излагай беды, печали, болезни, которые ты приобрела за время моего отсутствия. Можешь не стесняться в выражениях.

Она, без лишних эмоций и деталей объяснила свою проблему.

– Посоветуй, что мне делать.

– В вашем случае может помочь и отвар пустырника, но для этого нужно веровать, а ваша Вера подобна решету, да ещё с дыркой.

– Только эта дырка в моей голове, но, если честно, она мне не мешает. Сколько раз предлагали сделать пластику, а я всё отказываюсь. В каждом теле должна быть своя изюминка, ну не пирсинг же мне делать, в конце концов, и ходить с железом в носу!

– Вот тогда ты бы мне точно глянулась, – слегка опустив вниз глаза и немного покраснев, сказал я.

– У тебя завтра приём в первую смену? Жди!

– Остановим безудержные девичьи мечтания, вернёмся к цели твоего визита. Вспомни точно дату, когда у тебя была трепанация черепа.

– Повторяю: не могу сказать точно, если буду помнить в жизни только плохое, что хорошего у меня тогда останется, если помнить только утро в общежитии с тобой, то я до сего времени только бы и помнила неловкие мужские руки.

– Живите, друг мой, с хорошими воспоминаниями, – по-отечески тепло сказал я.

– Это единственное, что обнадеживает. Радует и факт обретения собственного невролога. Ты не оставишь на поле боя раненную в голову женщину?

– Куда деваться.

– Ты всегда принимаешь один?

– Нет. Всё довольно банально: заболела моя медсестра, другую на замену я брать не захотел, вот и работаю в одиночестве, поверь, лично меня сей факт не утомляет.

– Меня даже радует – обнадеживающе улыбнулась она.

А после неё вошла, степенно и с достоинством, зрелость, и день получил достойное завершение.

Весьма почтенно двери закрываются.

С опасением двери открываются.

Человек, которого ты искренне ненавидишь, всегда рядом.

Его грех заключался в том, что он постоянно испытывал гнев к своему состоянию, положению и отношению к нему окружающих, и при внешней смиренности это ощущалось даже через его кожу. Нечестные поступки собственного зрения и слуха он ощущал довольно часто, и это было не инородное вмешательство, а действительность, сотворенная им самим. Пресмыкался даже перед самим собой по поводу и без. Такая жизнь у него теперь была.