И опять: тук-тук-тук!
Ледяной туман тает на лицах… Никаких «исключить».
Они гуляют у дома вокруг пруда, вспоминая явление Ника в директорском кабинете, будто выход главного актёра в театре или защитника в суде. И Николлино мечтает о карьере великого адвоката. А лучше – великим, как… Рузвельт.
Брат Ника делает уроки Нику. Сочинения (грамотно); алгебру, геометрию, физику (у Ромки сходится с ответами). Долбят английский. Николлино не то, чтобы «Girl» «под Джона Леннона», гуд бай не выговаривает с первой попытки. В школе его тянут на трояки. Он знает два иностранных слова. В Италии шёпотом: «Я беру у портье ключ от номера! – И важным голоском: – Дуе-уно-дуе». Роман болтает на итальянском. Язык лёгкий, как родной. Уно-уно-дуе-дуе, пронто, пронто, модерато. Грацио, бонжорми. Брат уверенно: «Этот я бы выучил!» Никакой и никогда. Как и русский… На вступительных экзаменах в МГУ тридцать три орфографических ошибки! И одна дорога – «Светлячок».
Но как радуется Николлино, когда они вдвоём гуляют у пруда! С тех пор он любит мелкие и крупные неприятности брата Ромы. Чтоб опять: тук-тук-тук… С палки («канадской») со временем отлетит свинцовый наконечник, нацепят нормальный, купленный в аптеке.
Они хотели меня выгнать, а ты меня спас, мой маленький Николлино-Чиполлино!
– Эй, Чиполло! Чипа ты этакий! Чипешник! Чиполлучче! Чипоносик! Чипольник! (автор и этих имён Ромка). Эй, Чиполлино!
«Чиполлино (два евро)».
– Как ты любишь младшего братика, – говорят на скамейке у подъезда.
Николлино старше на пять лет.
Мы безвольны! Являемся в этот мир, не имея выбора места, времени и… родных. Первые моменты… Он на ковре. Рядом, но на подушках, над ним, маленьким, огромный Ник. Огромный и… грозный. Мама вбегает на его зов. Мама, над которой Ромка ещё не шутит: «Мама мия!» Она рабыня этого влиятельного господина, этого начальника! Папа с Ником на равных! Но иногда и папа – навытяжку, а Николлино величественно глядит со стула, для него изготовленного, напоминающего трон. Родители вокруг этого существа и до рождения Ромы. Указания ему, самому маленькому в их фирме-семье, возглавляемой Николлино: «Отнеси Нику!» «Помоги Нику!» И он мчится…
«Ваш слюга, сеньор…»
Ромка у ног брата, вернее, у его беленьких ножек… Одна – котёнок, вторая, немного другая, – собачка. Играет ими, будто тряпочными игрушками, сжимая их руками, они такие мягкие!
Рузвельта из Ника не вышло. Но ещё не вечер.
После того педсовета его выбирают, он лидер. Старше одноклассников (учится с двенадцати лет), но выглядит, как их одногодок. «За мной, канальи!» Впереди всех, но медленнее всех (тук-тук-тук!) бочком, скачком. Это многих умиляет.
Мама мия:
– Какое горе этот паралич!
Вырвалось. В целом, другое: «Николлино – наша радость!»
Плохо, что Ник обидел Веру. Она, верная, не могла далее терпеть. В храме проповедь. Вдруг зловещее громким голоском: «Это басни! Бога нет!» И: тук-тук-тук… «Я не могу там быть. Я презираю церковь и христиан». Папа: «И не ходи. Точные науки отрицают…» «На черта тебе этот “боженька”», – передразнивает Веру мама.
А Лиза:
– Вам, Николай Денисович, надо ходить в церковь…
«Не любит меня твоя Элизабет»…
– А никто и не должен ИХ любить. В деревне с НИМИ как? В деревне русской мудрость: калека в доме – наказание. Не били. Но любовь – к перспективным для рода…
Калека! Хромой! Эти термины в их семье не употребляют! Впервые не исправил. Она хрупкая красавица. Он метр девяносто, приёмы каратэ… В Лизе его защита. Непонятно, но факт.
– Как твоя Элизабет? – Усмехается Николлино.
«Элизабет»! В паспорте: Елизавета Антоновна. Это тебе не Ася, которую ты разжалобил. Это тебе не Машка любопытная: только ли ноги на детском этапе. Обе потом валяются в ногах, но у Романа. Валяние телефонное. Их манипуляции с паралитиком, – и у него к ним никакого влечения. Ник уверен: женщины брата и его женщины. Как игрушки (не только ступни Ника): «Конструктор», «Монополия»… Нет монополии на отдельного Зайца, Буратино, Чиполлино… И когда Роман приходит с девушкой, Ник видит в ней их общую игрушку. Поиграл, дай поиграть брату…
«Ты здоровый, ты сильный… Береги Николлино». Так говорят родители, живя. Так говорят, умирая.
Какая-то избирательная слепота. Когда видишь только один предмет.
…Грохот Садового Кольца…
Его машина в конце Коптельского переулка (ближе парковки нет). На часах – ого! А пол под его крепкими ногами плывёт, как во сне в каком-то овраге с Николлино на закорках. Тот, наверное, в реанимационной палате.
Ромку родители не хвалили вообще. А приключение с «голой литераторшей» – клеймо. Из школы не выгнан благодаря Нику! Это: тук-тук-тук-тук свинцовым наконечником… Мама мия! Не видела ты другого ребёнка, талантливого и не уродливого! И перед смертью: «Не оставь Николлино», как будто он хоть раз оставил этого гнома, оседлавшего богатыря! Будто он мало делал для этого Чиполлино… Кем бы был Чиполлино без Романа? У него без брата не было бы жизни, а «Светлячок» да «Светлячок»… Убогий цех. Длинный конвейер и длинная шеренга убогих с паяльниками. Они паяют до гроба одну и ту же схему одного и того же реле.
«Церибральники – не смышлёные. Инцефалитники – неловкие. А паралитики, – умильно говорит мама, – они такие умные и такие милые! Как наш Ник!»
Неподалёку от Ленинградского шоссе их участок, завещанный папой обоим сыновьям в равных долях. Хотя и тут неприятная идея: пропалывать клубнику, любимую Николлино, будет его брат Роман. А в детстве неподалёку от этого коллективного сада была свалка. С какого-то завода целый ржавый конвейер. Они, ребята, осваивают оборудование. Ромка думает, как этот металлолом оживить. Ник умоляет взять его на заманчивый объект, но там нелегко и на здоровых ногах.
– Будь моей второй тростью! Вперёд, канальи! – И личико, стального цвета глазки под чёрными бровями горят лихостью.
Как устоять и не дать другому эту лихость, эту радость и эту любовь! Держись за руку, а лучше – давай на спину, я тебя повезу… Я буду твоей лошадью…
«Ваш слюга, сеньор…»
Николлино легко превращает в рабов. Он так и выкрикивает в шутку: «Рабы, ко мне! Несите короля! Кричите рабы: “Король, виват!”» И они (Ромка и его друзья) несут «короля». Но чаще роль рабов этого короля исполняет один.
Доезжая вдвоём на автобусе до Шереметьево-два, в буфете, казавшемся им, детям из бедной семьи, эдакой западной цивилизацией, пьют кофе, играя в тех, кто летит в дальние страны…
Они полетят…
– Я так хочу в Италию!
Уно-уно, дуе-дуе, пронто…
– Пронто! Лиза, у меня кровь взяли для Ника. Он попал в аварию. Я в Склифе…
Измерив давление, медсестра делает укол. Он закрывает глаза.
* * *
…Он едет на велосипеде купаться на Сходню. Ник, вцепившись в него навеки, обхватив руками… Палка примотана к раме проволокой. Народ – в стороны, когда он тащит его в воду, учит плавать. Гиблое дело… Убогое тельце! Грудь плохо развита, торс юноши, так и не ставшего взрослым. «Роман, он не мужчина. Он, мне такое предложил…» – Откровения Маши.
А ножонки эти и теперь – котёнок, собачка, – но крепкие пятки… Ник довольно мобилен. До управления автомашиной, ездил и на метро, и в другом транспорте, входя с неспешностью скалолаза. Распихнёт локтями, которыми умеет работать, – и укоризненно напротив кого-нибудь. Жертва увидит, добровольная сдача в рабство. «Как ты один в электричке! Дождись папу!» – не отпускает мать. Ответ Ника: «Рабы найдутся». Его обслуживают. Люди с психологией добрых самаритян.
Роман обслужил по полной программе. А тот принял не как доброе дело, и, тем более, не как подаяние, что было бы наиболее верным, а, – будто господин от рабов.
Мама каялась: «Под влиянием минуты. Прости меня, Роман… Николлино с нотариусом…» И отдаёт она жилплощадь с рук на руки: с умирающих на руки (здоровые и цепкие) сына Николая. «Он мне сказал, что ты в командировке». Теперь Роман с тараканами… Кроме как с насекомыми, жить в этом углу не с кем. Лиза там не ночует. Ну, а Ник – хозяин квартиры в пяти минутах от метро ВДНХ.
