Я не хотела об этом думать! Я даже потрясла головой – изо всех сил, чтобы вытряхнуть дурацкие мысли. Но ничего не получилось. Мысли проплывали мимо, как рыбы в аквариуме. Я их видела, а сделать ничего не могла.

Умирают дедушки, мамы и папы… Даже дети. А если умирают дети, значит… и я…

Мне стало холодно.

– Ань… Аня-я-я! – я звала её шёпотом, потом громче. Но Анька не слышала.

Я осталась одна. Получается, без меня всё может быть точно так же? Папа будет готовить омлет на завтрак, Анька – сидеть в интернете. Без меня изобретут что-нибудь замечательное, будут показывать новые фильмы в кино, Мишка вырастет…

Я лежала на спине и смотрела на светящиеся планеты, которые Анька попросила меня приклеить к обоям – чтобы получилось повыше. Когда-нибудь клей высохнет, и планеты отвалятся. И все забудут, что только я могла дотянуться так высоко – без лестницы, без табуретки.

Слёзы текли так сильно, что у меня стало мокро за ушами.

– Ань… Анька…

В носу у меня что-то булькало, голос охрип. А она даже не пошевелилась под одеялом.

Я больше не могла лежать в кровати совсем одна.

И тут я вспомнила: в четыре года я часто просыпалась ночью от какого-то страшного сна и не могла заснуть.

Сейчас я встану и сделаю то, что мне всегда помогало, когда я была маленькая.

И как это я раньше не догадалась!

Я только открыла дверь – и папа сразу проснулся.

Я даже позвать его не успела.

Диван был разложен. На мамином одеяле валялись журналы и книжки, а папа ютился у стенки.

– Что-то болит?

Я помотала головой.

– А чего ревёшь?

– Боюсь.

– Понятно.

Хорошо разговаривать с доктором – он не задаёт глупых вопросов.

Папа сгрёб с дивана журналы и книжки. Снял с подушки ноутбук, похлопал по одеялу. И сказал то, что говорил всегда, если я приходила к ним ночью:

– Ну ладно… залезай.

Пока я устраивалась, папа сбегал на кухню и принёс две табуретки и стул. Он поставил их друг за другом, как вагончики, и придвинул к дивану.

Уф-ф-ф, наконец-то я смогла вытянуть ноги.

И всё ему рассказать.

Рядом с папой было тепло и нестрашно. Можно положить голову ему на плечо и почувствовать себя маленькой… Я говорила, говорила, говорила… Потом слова кончились и я немножко поревела, уткнувшись в его зелёную майку. А потом слёзы кончились тоже.

Хорошо, что под подушкой у мамы нашёлся чистый платок.

– Пап, а КУДА человек умирает?

– Что значит «куда»?

– Вот жил человек – здесь… А потом?

– Ну, ТОЧНЫЙ адрес я не знаю. Мне кажется, что тело может умереть, а душа – нет.

– Душа – она внутри? Как сливовая косточка?

Папа задумался.

– Хм… Можно сказать и так. Если косточка попадёт в землю, из неё вырастет дерево… А может, она окажется далеко… в таких местах, где вообще никто никогда не бывал.

– На другой планете?

– Почему бы и нет? Где угодно… Мы просто не знаем.

Я сползла ещё ниже, чтобы спрятаться головой папе под мышку. Теперь я была как птенец под крылом. Такой великанский птенчик с красным распухшим клювом. Жалко, что маминого одеяла на всю мою длину не хватало. У меня совсем замёрзли ноги… То есть лапы.

– Пап?

– Ну?

– Не бывает ведь сливы без косточки, правда?

– Угу…

– Значит, косточка не может просто взять и исчезнуть – раз она есть…

– Раз она есть – точно не может… Кстати, я хочу ЕСТЬ. А ты?

Ну и дела! Папа всегда говорил, что, если почистил вечером зубы, надо спать, а не совать нос в холодильник!

– Короче, я пошёл добывать бутерброд с колбасой. А тебе на хлеб что положить? Сыр, селёдку, варенье?

Есть селёдочный бутерброд ночью, в кровати, рядом с папой… У нас на диване будет настоящее гнездо, и он принесёт мне еду!

– Пап, а разве так можно?!

Знаете, что сказал папа? То же самое, что всегда говорит Мишка:

– А мы никому не расскажем.

Я проснулась – в комнате было светло.

Нет, не так. Светлей, чем обычно.

Может, потому что диван стоял рядом с окном? Я отодвинула занавеску. Весь двор был завален снегом. Ветки деревьев, машины, скамейка и горка. Хлопья снега летели вниз – как по косой линейке в тетради. Маргарита Романовна точно поставила бы этому снегопаду «пять» – за правильный наклон! А вдруг Мишка ещё дрыхнет? Надо скорей рассказать…

Я выбежала в коридор, схватила телефонную трубку.

– Мишка! Ты видел? Там снег! Там столько! Пошли гулять – прямо сейчас!!! Мишка, ты чего молчишь…

– Жень… – Голос у Мишки был такой странный, как будто я и правда его разбудила. – Жень, а у нас ночью дедушка… умер.

И гудки.

Я стояла у окна. Смотрела на снег и не плакала. Я столько ревела ночью, что больше уже не могла. Дедушка умер. Выпал снег. Значит, к нам сможет прийти Дед Мороз. А ещё вечером приедет мама!

Разве может быть, чтобы грустные и радостные мысли появлялись одновременно?

В комнату заглянул папа и сказал, что у нас кончился хлеб.

Хорошо, что Анька ещё не проснулась. Я сразу решила, что сбегаю в магазин сама. Быстро оделась, взяла пакет, открыла дверь.

– Привет!

На пороге стоял Мишка. В тёплой куртке, шапке и разных варежках. Одна была синяя, вторая – коричневая.

– Мишка, ты откуда? – удивилась я.

– Ну… Ты же сама позвонила: пошли гулять.

Я и пришёл, как ты сказала, – прямо сейчас!

Мы бежали до булочной и бежали обратно. Бежали вверх по лестнице, а потом вниз. Бежали через двор, через дорогу и дальше – до парка.

Нам уже было трудно дышать, но от этого сумасшедшего бега становилось легче. Снег набился в ботинки, джинсы промокли.

– Женька, стой!

Здесь начинался склон, и бежать было бы проще. Но Мишка остановился.

– Смотри, классная горка!

Снег, снег, снег. Деревья внизу. И никаких следов. Мы первые пришли в этот парк.

– Мишка, мы дураки… Ледянки забыли!

– Подумаешь! Вот! – Мишка улёгся на снег, повернулся на бок и колбасой покатился с горки, наматывая на себя мохнатые сугробы.

Интересно, а у меня так получится?

Я догоняла Мишку. Земля-небо-земля-небо… Белое небо превращалось в белую землю, и я уже не могла различить, что мелькает перед глазами.

Потом небо остановилось и оказалось вверху.

Я лежала и смотрела, как падает снег. Все нарисованные мной снежинки. Целая тетрадь.

– Жень…

– А?

– Правда здорово?

– Ага. Только у меня попа мёрзнет.

– Нет, Женька, ты не принцесса.

– У принцесс не мёрзнут попы?

– Просто они об этом не говорят.

Я бросила в Мишку снежок. Пора вставать, пока мы не превратились в сугробы.

Из-под снега торчала ветка с красными ягодами. Я оторвала одну, смяла пальцами. Понюхала. Дала Мишке.

Такой странный запах – сладковатый и горький одновременно.

Дедушке бы понравилось.

На каникулах все дни сливаются в бесконечное воскресенье. Просыпаешься и не можешь понять – сейчас понедельник? Вторник? Четверг?

И только один день я никогда не перепутаю с другими…