– Нет и не было никакой конспирации, – перебил я его.

– Но вы ведь должны хотя бы отчасти поддерживать свой привычный образ жизни, пользоваться анонимными средствами связи. Было ясно, что вам все это время удается скрывать то, что по-настоящему происходит.

– У вас богатый опыт. Однажды вы догадаетесь, – усмехнулся я.

– Все эти медитации и беготня по коридорам всегда были у нас под контролем. И все эти конференции… – словно не слыша, продолжал Сиднев. – Вы ведь не настолько изворотливые, чтобы производить фальшивую текучку в таких объемах. Просто замена некоторых слов, изменение смыслов. Я пытался оттолкнуться от самых простых ситуаций и смоделировать хотя бы один рабочий протокол. Сплошная пустая болтовня.

– Нет и не было никакой имитации. В лаборатории действительно без конца болтают ни о чем. В этом все дело, – заключил я.

– Но вы угадали – связь есть, – покорно произнес он. – Я иду уже второй год по следам Мухина, только потому, что когда-то его знал. Меня нанимает то одна лаборатория, то другая, чтобы понять, что он натворил, но впервые им кто-то интересуется лично.

– Лично мне он неинтересен, я вынужден его искать, чтобы выполнить свои прощальные обязательства и чтобы от меня отстали, – объяснил я.

– Когда Коля сказал, что приведет вас ко мне, я, признаюсь, потерял покой. Очень надеялся, что у меня появятся какие-то ответы. Но теперь вижу, что ничего интересного от вас не узнаю.

– Да и я уже запутался. Я думал, это вы мне что-то о нем расскажете. Мне казалось, наше с вами дело будет попроще, – посетовал я.

– Нет, все еще сильнее запутывается, – пожал плечами профессор. – Голова у Филиппа всегда была полна изумительных идей, от которых люди обычно были в полной растерянности. Он внедрил методику, позволяющую увязывать физические исследования с историями конкретных людей. Насколько я знаю, после этого у него прекратились проблемы с финансированием. Сразу несколько исследовательских учреждений заинтересовались его работами. А он в какой-то момент взял и полностью переключился на изучение того, чем занимался ваш отец и всей его жизни. Вот откуда мы все знаем вас заочно.

– И при чем же тут мой отец?

– Не имею ни малейшего понятия. Мухин никак это не обосновал. Вижу, что вы не в курсе. Может, вы знаете, о каких-то исследованиях отца, которые могли вызвать его интерес? Мне показалось, что это личное и связано с какой-то трагической историей.

– Он был зоологом, практически никому не известным, – тихо сказал я. – Он сильно переживал из-за этого. Даже те, с кем он учился где-то в провинции, чего-то добились, а он нет. Филиппу пришлось бы провести глубокие изыскания о моей семье, эту информацию нелегко найти даже в специальных архивах. Речь ведь идет о сугубо частной истории.

– Это странно. А чем конкретно занимался ваш отец?

– Он изучал медведей.

– Медведей, – повторил Сиднев и переглянулся с юношей Колей. Я видел, каких усилий им стоило не зайтись от смеха и на этот раз.

– А что случилось потом? – неожиданно спросил Коля.

– Для начала закрыли институт, в котором работал мой отец. Да, это был уникальный медвежий институт. Где-то с полгода он жил дома, что-то писал, иногда исчезал на пару дней и возвращался грязный, потрепанный. А потом он пропал надолго, и на этот раз его нашли в тайге за несколько тысяч километров от дома. Сердечный приступ. Или не в тайге, а в таежном поселке. Или это был кто-то другой. Возникли проблемы с опознанием. Поэтому он до сих пор числится пропавшим без вести. Кто-то из его коллег говорил, что медведи были не главной его темой. Вообще все сведения о нем были очень противоречивыми. Вроде бы он даже занимался местной историей. Краеведением. Я слышал две-три несовпадающие версии от его коллег. В итоге я не знаю, что именно с ним произошло, почему он отправился в одиночку на место одной из своих прежних экспедиций. Да и не пытался разобраться, если честно, – с предельной обстоятельностью сообщил я, воодушевленный вниманием стажера.

– Кстати, некоторые бумаги вашего отца после его смерти остались у его друга академика Макушева, – сказал Сиднев. – Почти уверен, что Мухин навестил академика.

– Никогда ничего не слышал про академика с такой фамилией. В нашем доме звучали многие имена коллег отца, но этого он ни разу не упоминал.

– А вот это невероятно. Ваш отец постоянно консультировался с Макушевым по своей научной тематике.

– Откуда вообще известно, что они встречались?

– Есть записи.

– Макушев тоже зоолог?

– Нет, он, как и вы, физик. Но он еще и автор теории метаморфоз, которая одинаково применима ко всем известным типам материи.

– Тем более никогда не слышал о физике Макушеве и о его теории, – резко парировал я.

– Ну как же, академик Макушев! – манерно развел руками Сиднев. – Конечно, говорят, старик выжил из ума и принимает у себя на даче всех, кто представляется его бывшим студентом или аспирантом. Его уже пару раз грабили. К нему даже приставили круглосуточного ассистента. Но это не помогло. Он продолжает всем раздавать свои визитки с прямыми контактами. Он очень ценит настоящее живое общение.

– Странно, что вы ни разу не поинтересовались наследием вашего отца, – с неодобрением сказал Коля.

– У меня когда-то хранилась коробка с его тетрадями. Я был уверен, что там лежит потерявший всякую научную ценность бумажный хлам. Уже лет пять, как я от него избавился, – неохотно ответил я.

– Теперь-то ясно, что эта была не макулатура, а сокровище, – продолжил поучать меня стажер. – Вы должны были с этим разобраться, не пришлось бы сейчас искать Мухина. Неужели вы не улавливаете связь?

– Чего с чем? – с изумлением спросил я.

– Вас и Мухина. Это же было ясно с самого начала, – категорично подвел черту Коля.

На этот раз мы переглянулись с Сидневым, но тот только покачал головой.

Сиднев поднял указательный палец и глухо, но громогласно произнес:

– Официант, водки!

Тот кивнул, молниеносно достал с полки литровую бутылку «Заповедной», скрутил крышку и целиком наполнил профессору высокий фужер, очевидно, теплого спиртового раствора. Второй фужер наполнили для меня. Сиднев отпил половину бокала, закусил долькой лимона и расслабленно расплылся в кресле. Он выразительно кивнул мне, чтобы я проделал то же самое.

– Отец так боготворил медведей, так восхищался их природным совершенством, что я дал себе слово: когда вырасту, стать преданным клиентом браконьеров, которые поставляют на черный рынок шкуры, когти и внутренности охраняемых видов, – через минуту после возлияния выдал я.

– Именно, – согласился Сиднев. – Все нужно обтянуть медвежьей шкурой. Стулья, кресла, тумбы, дверные косяки, резонаторы, лабораторные установки и препаратные столы. И кстати, я согласен со своим юным коллегой. Пока вы не встретитесь с Мухиным, вы оба в большой опасности. Но если успеете, тогда существование феномена будет подтверждено, ваша взаимная ценность немедленно подскочит до небес. И вы сможете продолжить сбор своих невероятных данных, пока это не приведет к переосмыслению той ахинеи, которой вы занимаетесь.

– Да вы в хлам, – заметил я. – И были накачены, когда я пришел, хотя я ничего и не заметил. И бред про перепрошивку меня не насторожил.

– Я не знаю, – сказал он, опустив голову, и затравленно посмотрел на меня исподлобья. – В последние дни происходит что-то странное. Кажется, я получил предупреждение.

– От кого?

– Если бы я мог знать. Хотя… если судить по тому, как я напуган… Я действительно что-то натворил, но до сих пор не знаю, что это был за подвиг.

В тот момент мне показалось, что я понял, до чего доисследовался мой отец. Он стал поклоняться медведям, боготворить их. И теперь мы были друг другу под стать. Бессловесные мишки, поставленные здесь блюстителями непосредственности и ясности духа, и я, брошенный своим одержимым отцом, без конца болтающий сам с собой, путаник, который таких киселей успел здесь нахимичить, что уже не расхлебать. Я чуть ли тут же перед Сидневым ни впал в свой беспамятный восторг.