– Валерий Павлович, к сожалению, вам придется продолжить поиски ассистента, потому что он уже внесен в регламент. Без него работу нельзя будет ни продолжить, ни завершить.

Я уже совсем собирался прокричать ей: «Поймите, мы имеем дело с панельными искажениями, низкоорганной связностью и психологической несовместимостью», – но вовремя остановился, потому что сообразил, что этим только все усложню.

***

Мне всегда нравился этот грязный осенний снег. Конечно, улица выглядела не такой ослепительной, как сразу после зимнего снегопада, но моя душа пела. Глупая реакция от предчувствия весны. Хотя и декабрьские сугробы часто были покрыты копотью от пожаров. И эта угольная пыль легко проступала через новые слои снега. Никогда не думал, что когда-нибудь смирюсь с этими перепадами и начну получать от этих ледяных конвульсий какие-то положительные эмоции. Грязь и пепел справлялись со стерильностью зимы, а позже превратили и мое лето во вполне уютное время года.

Теперь я мог спокойно стоять и мерзнуть, разглядывая через большие окна посетителей кафе, и мне не хотелось войти внутрь, размотать шарф, повесить на вешалку куртку, усесться на мягкий диван и полистать меню. Если бы эти люди знали, что я чувствую, они бы охотно поменялись со мной местами, возможно, даже заплатили бы за мой ужин.

И если бы это был мужчина, увлеченный природными тайнами, он позволил бы мне выпить вина за его счет и поболтать с его спутницей, пока бы он наслаждался волнующе близкой весной на улице. Я продолжал размышлять в этом направлении и понял, что мне скоро понадобятся заемные средства.

– Валерий Павлович, мы можем войти, профессор Сиднев ждет нас, – сказал Коля и подтолкнул меня к дверям кафе.

Я понял из путаных объяснений моего юного помощника, что пару лет назад этот человек подавал жалобу на Мухина, когда тот гостил в Селижарово. После этого к Филиппу явилась охрана центра и принялась обыскивать его самого, полки и ящики у его стола, а потом они перевернули его жилище и арендуемое хранилище. Искали любые материальные подтверждения страшных нарушений протокола, потому что электронно он был чист.

Профессор Сиднев искренне обрадовался нашему приходу. Выяснилось, что он был знаком с нашим завлабом и даже по его заказу оценивал удаленно младший полевой персонал нашего центра с точки зрения «самоотверженности» при выявлении особых отклонений в собранных данных. По ним предполагалось вычислять изменяющиеся аномалии. И хотя люди работали на износ, было непонятно, как им платить. Решили индексировать оплату по «самоотверженности», вновь выведенному показателю личного участия. Но эти особые отклонения никому не удавалось зафиксировать, кроме членов нашей группы, которые только и получали премиальные.

Пригласив меня за свой столик, Сиднев сразу спросил:

– Не возражаете, если мы деактивируем все средства связи и все электронные устройства, включая те, которые в нас встроены?

– В нас встроены? – переспросил я.

Сиднев посмотрел на Колю и обратился к нему:

– Он не в курсе?

Коля покачал головой.

– Вас перепрошили. Понимаю, считается, что никого не перепрошивают. Сама такая мысль кажется бредовой. И покидая сторонний объект, вы от всего освобождаетесь, как обычный человек. Но все изгнанные получают особое напыление. Его так просто не отскоблишь.

– Даже если это так, если вы в это верите, лимбом мы никак не заглушим сигнал, в фольгу если только завернуться, – простодушно предложил я.

Коля и Сиднев выразительно переглянулись и тут же прыснули.

– Ты это слышал? – беззвучно хохоча и хлопая себя по колену, крякнул профессор. – Фоль-га! Завернуться в фольгу.

Переведя дыхание, словно подводя черту под этой нелепой ситуацией, они после короткой внутренней борьбы не выдержали и захохотали уже в голос.

Я картинно нахмурился и сложил руки.

– Извините-извините, – торопливо проговорил Сиднев, хватая меня плечи. – Это наш общий с Колей спецкурс с разницей в двадцать пять лет. Мы как инкубаторские. И хорошо, что он убедил вас прийти сюда лично, без этих идиотских видеопосланий.

– Инкубаторские? Вы что..?

– Да, мы все из одного образовательного улья, точнее осиного гнезда. Из одного экспериментального класса, где эксперимент не заканчивается уже лет сто сорок. И Мухин, кстати, тоже. Не удивляйтесь. Сейчас найти подлинные личные данные почти невозможно. Корпоративные правила требует, чтобы все следы тщательно заметались. Любые следы. Чтобы нельзя было с первого подхода понять, кто этот человек и откуда. Настоящие данные хранятся в сейфах на пергаменте.

– Так как же мне отключиться? – спросил я.

– Пока не знаю, – сказал Сиднев, выдержал паузу и добавил: – Я подумываю о фольге.

На этот раз не случилось никакого хохота, юноша Коля лишь негромко хмыкнул. Кажется, негласный «пчелиный» этикет требовал по-разному реагировать на упоминание смехотворного предмета в зависимости от стадии беседы. И как только мы бы вплотную подошли к главной теме, упоминание фольги вызвало бы ярость или скорбь.

– Знакомы с родом моих занятий? – произнес Сиднев манерно и, как мне показалось, недружелюбно.

– Преподаете? – предположил я.

– Я исследую отношения между людьми. Да-да, сейчас все этим занимаются даже астрофизики, им сказали, что они не туда смотрели. Но я это делаю не в исследовательских целях. Я обслуживаю страховые и консультирующие бюро с целью выяснения, что происходит с их подопечными на самом деле.

– У вас как у воспитанников одного роя, и у Мухина в том числе, должно быть много общего, – предположил я.

– Эксперимент давно провалился, никакой общности достичь не удалось. Теперь это обычный «Ц» -класс. Хотя какие-то методики продолжают испытываться. Слишком много усилий было потрачено, чтобы все бросить. Знаю, что опекунский совет еще не оправился от ущерба, которое нанесли прежние поколения выпускников. Компенсация ляжет на новых воспитанников.

– Так вот откуда столько активной молодежи! – сказал я, кивнув на стажера.

Он придвинулся и застыл в какой-то неестественной позе то ли ожидания, то ли предчувствия и растеряно произнес:

– Подождите, вы же не будете меня снова мучить по поводу этой жалобы?

– И не собирался. Я просто пытаюсь как-то связать вашу работу в нашей лаборатории и этот скандал с Мухиным у наших соседей. Он ведь перебрался в Селижарово, после того как был изгнан из нашей конторы. Я там еще не работал, но документ видел.

– Это случайность. Нас привлекли в ваш центр с подозрением, что Мухин мог наследить или оставить сообщника для использования ресурсов института.

– И как?

– Моя группа почти три месяца следила за тем, как вы работаете, вся ваша контора. Было очень скучно. Особенно когда начали вести отдельных сотрудников, – признался Сиднев. – Из дома в офис, из офиса в дом. В какой-то момент я совсем отчаялся. Мы даже устроили возгорание в доме главы одного из ваших отделов: на втором этаже и в мансарде сработала пожарная сигнализация, и все залило пенным раствором, и бригада строителей затянула ремонт так, чтобы мы могли визуально контролировать его общение с семьей и слышать каждое слово, не оставив ни одной «слепой» зоны. В общем, нам пришлось закрыть дело. Почти никаких пригодных данных. Это был полный провал.

– Не удивлюсь, если кто-то из наших умников подкинул эту идею с пожаром вашей группе, – откликнулся я. – И даже выбрал объект для поджога. В принципе нам даже не нужно фильтрующее оборудование, которое круглосуточно выдает в открытый доступ нейтральный текст. Приятно удивлен, что вы прибегли к персональному круглосуточному видеонаблюдению. Это тоже по большей части бесполезно. Но мне интересно: как вы только додумались шпионить в действующей лаборатории ситуативных исследований да еще с расчетом хоть на какой-то успех?

– В этом недостаток стандартной процедуры наблюдения, – вздохнул Сиднев. – Не отрабатывается возможность глубокой конспирации.