Снова забравшись с ногами в кресло и укрывшись своей старенькой шалью, девушка пыталась вспомнить детали вчерашнего. Вот она пошла разведать, где свёкор. Вот открыла его дверь… Открыла дверь. А почему она, собственно, не постучала к старику? Таня похолодела. Её вина! Она ведь действительно не стучала в дверь, только прислушалась и, не услышав звуков, открыла. Какое безобразие!

И Андрей Васильевич начал… А что он сказал? Как свёкор отреагировал на её приход? Он был недоволен или наоборот? Всё больше Таня понимала, что почти ничего не помнит. Ничего, кроме тёмных глаз свёкра, зло уставившихся на неё, и ощущения беззащитности перед ним. Униженного, испуганного своего состояния, при этом вполне объяснимого её собственным глупым поведением. Вошла без стука, что-то себе придумала, закатила истерику… Но нет! Нет, она помнит, что старик напал на неё. Бил, бросил на пол и бил! Но почему? Зачем?!

Она не замечала, что снова плачет. Не помня себя, сидела, трясясь, в темнеющей комнате в одиночестве, испытывая безысходный ужас, больше всего от того, что и события вчерашнего вечера, и ночь, и весь сегодняшний день будто на глазах стирались из памяти.

Роман вернулся ближе к ночи. От него сильно пахло сигаретами и спиртным и по манерам было понятно, он не в духе. Громко пройдя по квартире сначала в комнату к отцу и коротко с ним переговорив, он вошёл в их с Таней комнату и включил свет.

– Почему в темноте сидишь?

– Я тебя ждала.

– Иди извиняйся.

Сначала Таня даже не поняла, что он говорит, но выражение лица Романа и его тон не подразумевал ни шуток, ни выяснений. Интуитивно она почувствовала, что, если сейчас не станет соглашаться со всеми условиями мужа, конфликт действительно закончится разводом. Сейчас же он как бы даёт ей последний шанс.

Таня вдруг буквально физически ощутила резкий сброс, как будто вся накопившаяся тяжесть была многокилограммовой дохой и вот, наконец, упала с неё. Пала на пол, и вместе с ней отлетели все мысли, воспоминания, желания, всё. Не глядя на мужа, она прошла мимо него в коридор и направилась к комнате Андрея Васильевича.

Если свёкор понял её вчерашний визит как-то по-своему, принял за что-то неприличное или дурное, она не станет с ним спорить. То, что произошло, уже не исчезнет из памяти никогда, а деталей и не вспомнить.

Остановившись перед дверью, на мгновение, на один только миг Таня вспомнила события вчерашнего вечера, но, прикрыв глаза, постучала.

– Да-да, войдите, – в своей обычной официальной манере отозвался Андрей Васильевич.

Войдя в комнату, Таня еле сдерживалась, чтобы не разрыдаться. Одновременно её душили две сильные эмоции, и она могла бы поклясться, что не знает, какая из них была сильнее: ненависть или страх. После рассказа соседки об этой семье и доме, о том, что Ромина мать сошла с ума, любые собственные самые безумные фантазии не казались ерундой.

Ведь она совершенно не знает этих людей. Не знает, что за нравы здесь царили до её появления. Как его отец обращался со своей женой и как это всё воспринимал Роман. Быть может, это, в принципе, в порядке вещей в семье Цветовых – бить жён, пугать собственных домочадцев и обращаться с ними, как с солдатами или заключёнными, требуя подчинения?

– Извините меня, Андрей Васильевич. Видимо, вчера мы друг друга не поняли…

– Татьяна, сядь. – Цветов-старший был серьёзен, но явно расположен к диалогу.

Таня присела на стул у двери.

– Я… – она хотела было продолжить извинения, но свёкор жестом остановил её.

– Не надо, не стоит ничего объяснять. Ты жена моего сына, и я бы хотел, чтобы этот инцидент остался в прошлом и больше не повторялся.

– Да, конечно, Андрей Васильевич… – Таня по-прежнему ничего не понимала и отвечала машинально, как урок у доски. Свёкор удовлетворённо кивнул.

– Ну, вот и всё, остановимся на этом. – Он посмотрел на Таню так, что стало однозначно понятно: ей пора.

Роман Цветов, некогда подающий надежды активист, комсомолец, затем секретарь райкома, всю свою жизнь соразмерял с планами на себя своего отца. Он панически боялся его, испытывая перед ним трепет, как перед высшим существом, но и страх бандерлога перед питоном Каа. Сейчас же, когда старик ослаб, полностью лишившись былых возможностей и фактической власти, Роман, как ни странно, бояться его не перестал и лишь изменил формат общения, почти прекратив появляться на глазах у родителя.

Когда через много лет после первой неудачной беременности Таня вновь забеременела, Роман не мог поверить, что такая наглость вообще возможна и что эта женщина, совсем не производившая впечатление прожжённой стервы, могла так поступить. Дело в том, что их половая жизнь, конечно, восстановилась после того выкидыша, и со временем, ни шатко ни валко, всё пошло своим чередом, но он точно помнил, что именно в тот период между ними не было сексуальных отношений! Он был слишком занят, да и настроение не способствовало. Таня, конечно, убеждала потом, что он просто забыл и был пьян, и вообще…

Когда Таню увезли в больницу со схватками, Роман даже не подумал поехать с ней. Повесил ей на руку заранее собранную сумку с вещами и проводил до двери. Ещё санитарка так на него посмотрела, будто он ей в лицо дым от папиросы выпустил, с презрением, что ли.

А когда закрыл дверь и развернулся, чтобы пойти в комнату, тут же отлетел к соседней стене. Удар у его отца, хоть и пенсионера, но тогда ещё совершенно здорового и сильного, был в два раза мощнее, чем мог бы быть его собственный. Цветов-старший долго не церемонился. Объяснил однозначно, без лишних комментариев и возможности обсуждения, что он в курсе разговоров о «непонятной» беременности его снохи, претензиях к ней Романа и прочем. Однако не потерпит подобное поведение со стороны своего сына. Андрей Васильевич потребовал, чтобы Роман немедленно отправлялся в больницу следом за женой, беседовал с врачами и медсёстрами, контролировал благополучие будущей роженицы и на выписку был как штык, с цветами и счастливой улыбкой на морде. Так и сказал – «на морде». В обратном случае он может прямо сейчас убираться отсюда и никогда не появляться у отца перед глазами. Татьяна и ребёнок останутся, а он вылетит и отсюда, и из Москвы ко всем чертям, если понадобится.

Роман не спорил. Он пытался лишь выяснить, почему отец так уверен в его жене и так относится к нему, но разговор закончился последним, «предупреждающим», ударом.

Из родильного отделения Роман встречал жену и чужой кулёк, перевязанный синей лентой. Встречал с улыбкой, «как заказывали», и букетом роз. И после каждый день, на протяжении многих лет он всё пытался разглядеть в лице Дмитрия хотя бы малейшую на себя похожесть. Хоть какую-то черту, но… Нет. Дмитрий Романович Цветов решительно не был похож ни на него, ни на свою мать, ни даже на бабушек или дедушек. Совершенно другой масти лицо и глаза ещё эти… Ужасные глаза стального оттенка, как пули.

71–80-е гг.

Цветов-младший родился и рос во время «между волком и собакой». Старое ещё не ушло окончательно, а новое не торопилось вступать в свои права. С самого раннего детства он не мог не замечать, что его жизнь была совершенно не похожа на жизни его одноклассников и мальчишек во дворе. Квартира деда не была богатой и модной, но каждая её деталь имела историческую ценность и хранила в себе тайны не одного поколения и многих весьма значимых для истории людей. Например, Митя знал, что во втором кресле у балкона любил сидеть известный на всю страну генерал, старинный приятель деда. А на балконе однажды курил сам Серов, в своё время начальник НКВД. Есть даже фотография…