Вадик в свою очередь пригласил понятых, не пустив их дальше линии порога. Он знал стиль работы Тополянского по нескольким особо важным «мокрым делам», на которых они уже потрудились совместно. Понимал, что высокое начальство не случайно приказало именно Алексею Анисимовичу возглавить следствие: шлепнули журналиста центральной газеты – не хухры-мухры.
– Оксана Львовна, голубушка, – незлобиво ерничая, обратился Тополянский к эксперту-криминалисту, его ровеснице, с которой пятнадцать лет отработал по разных делам и имел непродолжительный, но сексуально интенсивный роман в первый же год их совместной деятельности, – попрошу вас перво-наперво отпечатки с бутылочек, но непременно нюхните каждую, свежачок ли? Уж больно любопытно.
Оксана Львовна последовательно втянула воздух, поднеся изящный носик ко всем пяти горлышкам бутылок, и с уверенностью подтвердила: «Свежачок». Ее явно подмывало поерничать в тон бывшему любовнику, но сдерживало присутствие посторонних
– А что, Вадик, – совсем уже иным, панибратски-игривым тоном вопрошал Тополянский, – слабо тебе два с половиной литра под пол-огурца?
– Нет, Алексей Анисимович, не слабо, – степенно и рассудительно ответствовал Вадик. И продолжил: – Меня, во-первых, много, пока до низу дойдет, голова уже проветрится…
– Ах, ну да, – словно опомнившись, согласился Тополянский, измерив долгим взглядом вышеупомянутое расстояние.
– А, кроме того, если беседа долгая, задушевная и как раз накануне плотно и жирно пообедал…
– Насчет «пообедал» нам Оксана Львовна позже доложит, а вот была ли беседа – не уверен, – уже без тени иронии отрезал Тополянский. – Впрочем, и это мы скоро узнаем.
После двухчасового осмотра, снятия отпечатков и обмена короткими репликами родился протокол. Из него следовало, что 22 апреля в понедельник Фролова Вера Ниловна, пенсионерка 1940 года рождения, убиравшая раз в неделю квартиру жертвы, открыла дверь имевшимся у нее ключом в 11.30 и обнаружила хозяина без признаков жизни. Гражданка Фролова утверждает, что не прикасалась ни к чему, кроме телефона, по которому, едва придя в себя, позвонила в милицию.
Предварительный осмотр позволяет сделать следующий вывод: покойный журналист и редактор Антон Львович Буренин в свой законный выходной примерно в пять часов по утру (еще не рассвело) сел за стол и принялся методично поглощать гранеными стаканами дешевую, а возможно, и паленую водку «Добрыня», каковое занятие завершилось через два-три часа полным опорожнением пяти поллитровок и параличом сердца, предположительно вследствие сильнейшей интоксикации организма. В результате визуального осмотра и обыска никаких следов пребывания посторонних лиц в эту ночь в квартире покойного не обнаружено. Признаков насильственной смерти или каких-либо насильственных действий по отношению к покойному также не наблюдается. Согласно показаниям соседей по лестничной клетке, а также с нижнего и верхнего этажей, никакого шума из квартиры не доносилось, никаких посетителей соседи не видели, ибо спали безмятежно в сей ранний час. Более точные выводы могут быть сделаны по результатам дактилоскопии, патолого-анатомического исследования и опроса более широкого круга соседей, родственников и знакомых. Предварительная, рабочая версия – непредумышленное (смерть по неосторожности) отравление спиртосодержащей жидкостью.
В машине, по дороге в прокуратуру, Тополянский упорно боролся с плохими предчувствиями, сомнениями и подозрениями. Будучи еще молодым следователем райотдела милиции, он раз и навсегда дал себе слово не суетится в поисках версий и не выстраивать всяческих вздорных схем, покуда нет результатов хотя бы первичных экспертиз и допросов. Но совладать с собой удавалось не всегда.
Вот и сейчас, двигаясь по вечерней Москве в изнуряющих пробках, Алексей Анисимович то и дело мысленно возвращался на место происшествия и не мог, черт подери, отделаться от ощущения какой-то театральной мизансцены. Что-то на кухне выглядело демонстративно, декорированно, хотя смерть от перепоя сама по себе идеально вписывалась в контекст, в драматургию российского быта. Тем более – объем спиртного. Пять бутылок, если без шуточек, это слишком. Запредел…
Мариничев молча развалился на заднем сидении. Знал, как и все оперативники: с Тополянским после выезда на место преступления первым заговаривать не следует.
На подъезде к конторе в памяти нарисовалось… расположение бутылок на столе. Тополянский еще на квартире задал себе вопрос, почему эти пять гильз от снарядов, укокошивших журналиста газеты «Мысль», выстроились правильным крестиком. Каким же стойким, закаленным бойцом алкогольного фронта надо быть, чтобы после убийственных доз играть в бутылочки. Или избрана такая форма бравады, такие понты: вот, мол, они, родимые, крест на мне поставили? Перед кем понты, если он пил в одиночку? Перед собой? Или посредством такой, с позволения сказать, конфигурации что-то сообщить тому, кто первым обратит внимание? И как вообще мог человек фигурно расставить бутылки после такой убийственной дозы?
И еще вот эти… Уборщица Фролова таких не припомнит. Небедный человек с хорошим окладом. Обстановка в квартирке, пусть однокомнатной, вполне-вполне… В гардеробе неслабая пара костюмчиков, даже смокинг припасен – видать, для журналистских раутов. Туфли не копеечные, модные. И тапочки, кстати, приличные, кожаные. Утро апреля, в доме тепло. На трупе добротный махровый халат синего цвета с вензелем «Hilton», а на ногах нечто в виде обрезанных до щиколоток буро-коричневых войлочных валенок. Неровно обрезанных, грубо… Откуда они взялись? Фролова не могла их не замечать прежде.
Но самое-то главное, что заставляло Тополянского идти наперекор собственным принципам расследования и выстраивать «преждевременную» версию, – фраза домработницы, прозвучавшая внятно между охами, всхлипами и причитаниями, когда Мариничев проводил первый беглый опрос: «Господи, да ведь непьющий он был, почти непьющий».
Приехали в отдел. Вадик быстро набросал круг людей, которых требовалось опросить срочно и в первую очередь. Тополянский взглянул, добавил пару человек и дал добро.
Первым Вадик набрал телефон редакции и связался с Малининым. Именно при этом звонке и присутствовал Фима Фогель.
Глава 5
Превентивные меры
– Подробностей не знаю, – немного придя в себя, пробормотал Малинин, предупредив возможные расспросы. – Следователь приедет через час. Помолчав, добавил отчетливей:
– Ладно, пока вернемся к нашим баранам…
– …сусликам, – не удержался Фима, и сам поразился, откуда набралось наглости язвить в столь драматичную минуту. Видимо, форма истерики…
Малинин расстрелял Фиму бронебойным взглядом, но продолжил в отрывистой деловой манере сухого доклада.
– Уже в воскресенье на дежурного пошли первые читательские звонки и письма на сайт. Сегодня с утра поперли валом. Издевки, возмущение, недоумение и все прочее, чего следовало ожидать. Девочка на справочном телефоне долдонит одно: «Досадная опечатка, виновный будет строго наказан, правильный ответ «суслик», редакция приносит извинения». Ни слова больше. Это мое указание. С самого верху пока тихо. Это впереди. Но ждать не будем. Нужны превентивные меры. Даем поправку. А завтра попрошу встречи кое с кем… – он многозначительно ткнул пальцем в потолок.
– Я уже думал о поправке… – подхватил Фогель, но осекся под смертоносным взглядом Главного.
– О чем вы думали, мне наплевать. Лично я думаю о том, как спасти газету и собственную задницу. За одно, если повезет, твою (он выразительно кивнул в сторону Арсика). Буренина спасать уже не надо, а ваша, Ефим Романович, положа руку на сердце, меня во всех смыслах не волнует.
Как большой знаток и ценитель языка, Фогель отдал должное всей пошлой двусмысленности, но и хлесткости этого заявления.
– Вот текст, – продолжил Малинин, вынув из ящика стола три стандартных листка и вручив экземпляры. – Ваши соображения?
Фогель прочел:
