Литмир - Электронная Библиотека

Я выдал требуемую сумму, но ее, разумеется, не хватило. Ксюша заложила свои колечки, цепочку, мой подарок на ее восемнадцатилетие. Не хватило все равно. Тогда Ксюша снова пришла ко мне:

– Ладно, признаюсь. Меня отчисляют из вуза, пап. Нужно занести.

Про отчисление – это была правда. Ксюша столько занималась делами Д., что завалила сессию, вернее просто не явилась на экзамены. Она всегда хорошо училась, и я, рассудив, что она сможет наверстать и исправить ошибки, решил плюнуть на принципы и помочь ей. Не то чтобы я никогда не давал взятки, но заносить руководству вуза, чтоб оставили непутевую дочь… Неприятно. Мы обсудили все с женой, сошлись на том, что Ксюша впервые в жизни сильно влюблена и этот опыт ей нужен. Когда и безумствовать, как не в юности, etc. Я дал денег, и Ксюша отрапортовала, что ей разрешили пересдать и она учится дальше. Мы с женой выдохнули. Ксюша никогда нас не обманывала, и у нас не возникло ни малейших сомнений.

В дневнике между тем появилась запись:

«Выгрызла у папы еще двадцать штук, якобы на вуз. Теперь все, назад дороги нет. Договорилась с М., Т. и А., чтобы, если вдруг речь зайдет с родителями, не забывали, что говорить. Главное – мне удалось помочь Д., ну хоть чем-то. А вуз – никогда мне не нравилось там учиться, не моя дорога. О. [аспирантка, начальница которой содержала Дибока] уговаривала держаться подальше – никто из них его не понимает – человек на грани стоит, его нельзя мерить их мерками, вот все это, „живет за счет той, этой“, да какая разница-то, если человек-то настоящий, если он мучается, и если для малейшей надежды я могу дать, то как я могу не дать».

О том, что Ксюшу все-таки отчислили, я узнал уже после ее смерти. Нам она врала, что продолжает учиться.

11

Д. вышел из больницы в начале февраля и тут же, не увидевшись с Ксюшей, уехал отдыхать. Ксюша узнала от той же М. И., что уехал он с Тортиллой, и серьезно психанула. Настроение у нее резко меняется, она лежит носом к стене, но пытается все скрыть от нас.

«Больше никогда я не буду к нему относиться так, как раньше. Когда с ним было плохо, он рыдал мне в жилетку, говорил, какие суки все вокруг, как тьма сгущается и я одна ему нужна. Я для него вуз бросила, все цацки продала, чуть собой не начала торговать. Теперь у него все хорошо – и он меня просто посылает и едет греть кости своей старухе-процентщице. Небось она его не стала спасать. А что, собственно, за дела у него такие крутые? Он просто опричник. Эта парочка, Д. и Е. Р.-Р., – они и есть слияние власти и собственности в России, ебутся там на папины деньги. Больно и унизительно мне. И еще какое-то мерзкое чувство в душе, как будто не могу отплеваться. Кажется, Д. что-то сломал во мне, и я уже никогда не стану прежней».

«Все, я забыла Д., я буду думать о том, что делать дальше. Мне нужно начинать работать. Выходить к людям и думать больше о деле. Это была болезнь, я выздоровела».

Если бы так. Дибок возвращается – и снова хаос в ее душе.

«Не могу понять. Все так искренне, так радостно… Может, ему правда нужно было просто отдохнуть от всего. Это ведь его право».

«Тебе нужно избавляться от эгоцентризма, Ксения. Ты просто единственный ребенок, тебе кажется, что вокруг тебя все должно крутиться. Легче, легче относись к таким вещам!»

Она занимается самовоспитанием:

«Мои недостатки: 1) потребительское отношение к людям; 2) цинизм; 3) расчетливость; 4) неустойчивое настроение – то падаю, то взлетаю; 5) нарциссизм, самолюбование; 6) узость мышления; 7) собственничество».

В начале марта они впервые спят вместе. Это событие помечено в дневнике рисунком: салют с разноцветными звездочками. Подписано: «К+Д, наконец-то, наконец-то! Это была настоящая феерия. Хочу еще. Хочу всегда. Хочу до смерти».

12

Листаю ее дневник, в котором мне знаком уже каждый завиток, каждая неровность почерка. Странно знакомиться с человеком после его смерти. Еще страннее думать о том, что умерла она уже давно; в каком-то смысле «осталась тогдашней». Мы вот – живем дальше, мы меняемся, остаемся свеженькими и молодыми, а она как будто постарела, поблекла; она не знает ничего из того, что происходит сейчас; ей, встреться мы, пришлось бы многое объяснять с нуля; она как бы оставлена далеко в моем прошлом – правдивы жестокие слова, что мертвый живому не товарищ.

Пересказывать то, что происходило с марта по август, неинтересно. Ксюша снова и снова сломя голову бросается помогать Д., он просит у нее денег еще несколько раз, намекает то на процедуру банкротства, из-за которой у него отнимут все, то на суицид, то на месть товарищей по службе. Он просит, а ей неоткуда взять, она перезанимает, берет какие-то «микрокрокодилы в Займишке» (отвратительная была контора, несказанно порадовался, когда их уничтожили). Она вся в долгах, дневник превращается временами в колонки цифр, нолей, стрелочек – кому, куда, откуда, сколько процентов, «Роме за Дашу Д. и Артема С.»; все это перемежается «жалко, жалко его» и «точно знаю, что он не вернет». Д., судя по ее дневнику, живет в атмосфере сгущающейся паранойи: упоминания слежки, угроз – «твердил, что я не должна быть с ним, чтобы не подвергать себя опасности, но я сказала, что не боюсь». Почерк становится мелким, карабкающимся. В некоторые дни Ксюша просто приводит «сводки короткой строкой»: «бросает трубку», «виделись», «дала деньги», «опять динамо».

Единственное светлое пятно во всем этом – их встреча на Сенеже. Ее Ксюша описала достаточно подробно. Шло то самое жаркое и дымное лето, когда дышать было трудно в прямом смысле слова.

Вот что она пишет:

«Мы залезли в воду по горло. Над водой стелился легкий дымок. Потом сидели в беседке. Немного выпили. Вокруг обычные люди. И Д. перестал эти свои прогоны про „вокруг меня сжимается кольцо“ и прочее. Распростел, обмяк. Стало видно, какой он несчастный на самом деле. И как себя не жалеет. Он страшный человек вообще-то, Ксюша. У него нет тела. Вот ему зимой поставили эти железки, он хромает – и не замечает даже. Ему что он сам, что машина. Он – та романтика, которая раньше была: демон, демон настоящий. Он об этом говорил: я только тогда счастлив, когда вылетаю из тела. Я хотел бы быть в твоем теле, но и там мне не найти настоящего дома. Мне кажется, что в той беседке остался наш настоящий дом, но ее снесут, я не могу там с ним быть».

Осенью Ксюша пытается устроиться на работу, точнее просто наводит справки – где она могла бы поработать. Просит меня устроить ее к себе, чтобы она начала понемногу понимать дела.

«А чего я собственно хочу? А я ничего не хочу. Я уже не знаю, хочу ли чего-то. Я пресыщена, мне ничего не нужно. Вот презирала мажорок – и сама стала как они: внутренняя пустота и темнота. Как будто вынесла из себя все, чем раньше была наполнена. Было что? – не помню, а теперь ничего нет. Не выдержало оно испытания. Было нежным слабым остался один цинизм и»

Ночью на день ее рождения проскользнуло: не оправдала наших ожиданий, бешусь с жиру, у меня все есть, а я ничего не могу; я почувствовал что-то мрачное и жестокое, но не решился внятно определить тогда; а потом, сразу, началось такое, что я обо всем забыл, а когда вспомнил, оказалось уже поздно.

«Прислал мне стихи, сказал, что посвятил их мне. Любовь – это то, что многие не ловят. То, что многие никогда не поймают. Погуглила – конечно, это не его стихи, ходят в интернете. Он думал, что я не проверю? При том что ему известно, как я насчет поэзии. Жалкий человек. Полная пустота. Так, как я его люблю, никто и никогда не любил».

5
{"b":"796457","o":1}