Было ясно, что Виндзоров следует держать подальше от Британии.

В октябре 1938 года, когда срок аренды в Шато-де-Ла-Май истек, Виндзоры взяли внаем на десять лет особняк недалеко от Булонского леса и гольф-клуба «Сен-Клу». Дом № 24 Бульвар Суше, в 16-м округе, представлял собой четырехэтажный таунхаус на небольшом угловом участке с видом на мощеную площадь, окруженный высоким железным забором и густыми живыми изгородями. Внушительная парадная дверь вела в украшенный колоннами вестибюль с черно-белым полом из каррарского мрамора и белыми колоннами. В каждом углу зала в зеркальной нише стояла высокая белая кариатида с короной из свечей на голове.

Слева в их апартаменты вел небольшой лифт, а справа изогнутая лестница из белого мрамора с зеленым ковром шла к четырем взаимно проходным приемным, построенным вокруг большой центральной площадки – официальной гостиной, небольшому салону, столовой и банкетному залу.

Здесь было 16 слуг, в том числе: Джеймс Хейл, английский дворецкий, который ранее работал у Шарля Бедо и был известен как «дворецкий с золотым голосом»; французский шеф-повар месье Дио, ранее шеф-повар герцога Альбы; австрийский камердинер Рудольф Копп и шофер Карл Шафранек; лакеи-французы и англичане; две английские горничные; и, специально для Уоллис, английский шофер Тони Вебстер и горничная швейцарского происхождения[167].

Большой проблемой оставалась безопасность, для чего Виндзоров везде сопровождали несколько сотрудников британской и французской полиции, даже когда герцог играл в гольф. Обедала или ужинала пара в ресторанах с друзьями, или же наносила визиты кутюрье, модисткам, ювелирам, антикварным магазинам, – снаружи всегда ждал чиновник, а на страже у входной двери стоял жандарм.

Новый дом стал их проектом, способом продемонстрировать свою любовь друг к другу. «Она неустанно искала подходящую мебель, ковры, материалы, лампы и безделушки. Уоллис близко познакомилась со всеми, большими и маленькими, антикварными лавками в Париже, – вспоминала Дина Худ. – Все, что касалось дома, вызывало у герцогини всепоглощающий интерес. Помимо мебели и безделушек, она собирала фарфор, посуду, серебро и белье»[168]. Уоллис не была готова отдать 8000 фунтов стерлингов за одну мейсенскую фигурку или 30 000 фунтов стерлингов за пару канареечных бриллиантов – обычно покупала за наличные, чтобы избежать налогов[169].

Супруги почти ничего не ели в течение дня, герцог предпочитал проводить обеденный перерыв на поле для гольфа, зная, что мало кто из французов отважится выйти на улицу в такое время. Вместо этого, вспоминал Худ, он мог заказать легкий поздний завтрак, который «состоял из тушеных фруктов или открытого фруктового пирога, подаваемого со сливками, в сопровождении диетического печенья и слабого чая. Он очень любил фруктовые пироги, особенно апфельштрудель, который впервые попробовал в Австрии»[170].

Их внимание было сосредоточено на вечерах, они устраивали два званых ужина каждую неделю и большинство других вечеров проводили вне дома. «Никогда в жизни я не работал так усердно, – вспоминал дворецкий Джеймс Хейл, работавший как в Ла-Крое, так и на бульваре Суше. – Герцогиня, как я вскоре обнаружил, оценила виллу не столько как дом, сколько как сцену, на которой можно было устраивать бесконечное шоу гостеприимства и развлечений. Она была продюсером, я – режиссером. По прибытии… я обнаружил домашние телефоны не только в кладовой дворецкого, не только в моей спальне, но и в моей ванной и туалете. Было ясно, что, когда герцогиня настаивала на мгновенной связи с персоналом в любое время, она действительно имела в виду «в любое время»[171].

Они были требовательными и не всегда популярными работодателями. «Можно было рассчитывать на то, что упавшая тарелка, неосторожное вторжение или упущенная внимательность приведут к быстрому безапелляционному увольнению, – вспоминал Чарльз Мерфи, работавший на Виндзоров. – Часы работы были долгими, а похвала – скупой. Сомнительно, чтобы какой-либо домашний персонал во всем Париже работал так же усердно, как тот, который обслуживал Виндзоров»[172].

Каждое утро Уоллис обсуждала меню на день с шеф-поваром. «Она внимательно изучала список блюд, иногда одобряя, иногда изменяя или дополняя его», – вспоминал Худ[173]. Он продолжил:

«Уоллис подробно расспрашивала о каждом пункте расходов. Домашние счета велись со скрупулезной точностью в соответствии с системой кассовых и бухгалтерских книг, в которую мистер Картер посвятил меня в Букингемском дворце. В бухгалтерской книге платежи были сгруппированы по различным рубрикам, которые разделялись с такой мельчайшей детализацией, что можно было внимательно следить за каждым видом выплат»[174].

Поскольку заняться им больше было нечем, дьявол скрывался в мелочах. «Они определили точный оттенок и размер своей личной записной книжки, равно как и гравировку на ней, – позже написал Худ. – То же самое и с карточками меню. Этикетки на багаже были напечатаны в соответствии с инструкциями. Вместе они выбирали дизайн и расцветку своих рождественских открыток»[175].

В октябре 1938 года Валентин Лоуфорд, молодой дипломат в посольстве в Париже, написал своей матери: «Прошлой ночью со мной произошло довольно знаменательное событие, так как меня пригласили на музыкальный вечер у Элси Мендл, и по прибытии (с десертом) я обнаружил во главе мужской части стола самого герцога Виндзорского». Он продолжал:

«Его высочество был в прекрасном настроении, заставил меня подойти, сесть рядом с ним и рассказать ему каждую деталь моей (довольно скучной) жизни… После того, как мы вышли из столовой, он сказал мне сесть рядом с ним на диван в углу одной из комнат, и там мы сидели полчаса, пока он рассуждал о политике и расспрашивал меня о том, что думает молодое поколение. В своих идеях он явно тяготеет к нацизму и, похоже, испытывает ужас перед большевизмом… с ним было довольно приятно разговаривать, и, очевидно, он хотел как лучше, хотя я думаю, что он очень недалекий и предвзятый, несмотря на весь его опыт. Конечно, он хотел знать, что ФО думает о внешней политике Чемберлена (которую он полностью одобряет)… Пожалуйста, не рассказывай никому об этой виндзорской блажи. Люди так много болтают, что до ЕКВ может дойти, что некий 3-й секретарь сказал, что он «нацист» и т. д.»[176]

Лоуфорд, которому тогда было под тридцать, стал постоянно вращаться в кругах Виндзоров и Мендлов. 1 февраля 1939 года он описал просмотр фильма, на котором в числе гостей присутствовала жена Сомерсета Моэма Сирия. «Было забавно видеть, как его королевское высочество наблюдает за тем, как его прадедушка и прабабушка резвятся в Балморале, и ему, казалось, это нравилось… После мы вернулись на ужин к Элси, где герцог свободно говорил по-испански и стал довольно веселым…»[177]

На следующий вечер он опять ужинал с ними:

«Виндзоры были очень добры, милы и веселы прошлой ночью, и у меня состоялся довольно сердечный разговор с герцогиней. Мы пообедали в «Максимз», где к нам присоединились Александра Меткалф и Сашеверелл Ситвелл… Герцог обнаружил, что оркестр мешает ему говорить – а он много говорит, – поэтому мы покинули «Максимз» и поехали обратно в их дом на бульваре Суше. Кстати, его французский ужасен: он называет это «Бва де Булонь». Дом пока меблирован только наполовину; но, похоже, в конечном итоге выглядеть он будет чрезвычайно приятно: высокие комнаты с высокими окнами и, конечно же, красивая мебель.