— Пыль? Вам не нужна пыль, господин?

Отступив назад, Харран сверкнул глазами на спекулянта пылью, испуганно смешавшегося под этим взглядом.

— Мне не нужно ничего, имеющего отношение к Буревестнику, — сказал он. — Даже если бы от этой дряни был какой-либо прок… чего на самом деле нет.

И двинулся дальше, к скотобойне.

Сильные запахи этого места быстро выветрили из головы Харрана все, включая раздражение на спекулянта пылью. Окрестные крестьяне приезжали сюда за навозом, а цирюльники и лекари приходили, чтобы попрактиковаться на трупах. У Харрана была другая цель. Задыхаясь, он прошел через низкое длинное здание, страстно желая, чтобы у него заложило нос.

В самом конце здания, у больших чанов, куда сбрасывались внутренности перед тем, как захоронить их, Харран нашел Гриана. Когда-то Гриан работал на жрецов Сивени, поставляя им трупы для занятий по анатомии, и знал последнего оставшегося в Санктуарии жреца Сивени лучше, чем Харрану хотелось бы. Оглядев Харрана с ног до головы, Гриан заметил кувшин с вином в одной руке и цыпленка в другой, в его взгляде появилось радостное выражение. Бросив нож для потрошения на стол, где лежало его нынешнее творение, Гриан сказал:

— Парень, ты не появлялся месяц с лишним! Я решил, что ты умер. Опять.

Харрану пришлось рассмеяться.

— Не уверен, что смогу.

Гриан опустил свою здоровенную рыжеголовую тушу на скамью, на которой ждали колбасников банки с желудками и кишками. Он сдвинул банки в сторону, и Харран, усевшись рядом, предложил ему кувшин с вином. Отпущенный цыпленок с любопытством принялся клевать соломинку на полу.

Некоторое время друзья провели в благостном молчании, попивая вино.

— Тебя поглотили домашние дела? — сказал затем Гриан.

— Не столько домашние. Работа. В этом городе слишком много больных, а я один, — Харран сделал глоток. — Как всегда. А ты как?

— Дела, дела, — махнул рукой Гриан, указывая на десяток мужчин и женщин, занимавшихся дневным урожаем покойников. — На лето пришлось нанять подручных. Роем новую помойную яму и строим новую кремационную. Старая забита. И из нее течет через край. Соседи жалуются. — Гриан рассмеялся грубым веселым смехом, но Харран заметил, что его друг, смеясь, все же старался не делать особенно глубоких вдохов. — Этот чертов «навоз», они снова засуетились, пытаясь вернуть все на круги своя. Но ничего у них не выйдет. Стоит им кого-нибудь убить, как знать и имперские войска как один обрушиваются на них, словно град камней. Половина из тех, кого доставили сегодня утром, «навоз». Убитые стрелами, зарезанные, удушенные. Жителям города они наконец надоели. Давно пора.

Харран кивнул и передал кувшин Гриану. Тот сделал большой глоток.

— А это новое тело, — сказал он, тыча Харрана локтем под ребра, — работает нормально? Любопытно будет как-нибудь заглянуть внутрь, узнать, что приводит его в действие.

Харран снова улыбнулся. Юмор Гриана никогда не распространялся за пределы его работы.

— Иногда я сам задумываюсь над этим.

— Сам-то я не очень одобряю подобные штучки, — выразил веселое неодобрение Гриан. — Магия, да кому она нужна? Слышал, она протухла, оно и к лучшему. В этом городе столько колдунов, что не плюнешь, чтобы не попасть в одного из них. Противоестественно. Давно уже нужно было бы что-то предпринять. Но теперь-то порядок, да? — Гриан снова приложился к кувшину. — Теперь в них наливают меньше. Твоя сероглазая дамочка — слышал, она сдружилась с Молином. Со строительства стены сегодня доставили еще несколько человек, погибших от сердечных приступов, так вот, говорят, видели, как она сидела в его шикарной палатке, распивая вино.

У Харрана оборвалось сердце. Не ревность — разумеется, нет — забота. Посредством связывающих уз Харран чувствовал, и слишком часто, ясный холодный взгляд Сивени, обращенный на Молина Факельщика. А она могла таить зло лучше всех живущих.

— Эй, — сказал Гриан, снова толкая друга. — Ты будешь осторожен, а? Жизнь наша и так весьма трудна.

— Гриан, — спросил Харран, удивляя самого себя — возможно, дело в вине, — ты когда-нибудь попадал в такое положение, когда получал все, что только желал, все, а затем обнаруживал, что от этого нет никакого прока?

Гриан с легким изумлением взглянул на Харрана и почесал голову.

— Я так давно не получал что-либо, чего желал, — тихо произнес он, — что не могу сказать, не знаю. У тебя неприятности дома?

— Что-то вроде того, — сказал Харран и огромным усилием воли сдержался, чтобы не сказать ни слова, пока Гриан пил вино.

Это он все начал. Мысль вернуть илсигскую богиню назад на землю, чтобы она исправила положение вещей, — это была его мысль. И позднее, еще более безумная мысль служить лично этой богине — какой бред! — это тоже была его мысль. Это ему пришло в голову забрать с базара полоумную девчонку, точившую ножи, и сделать ее служанкой, временами согревающей его постель. Теперь у этой девушки пробудился рассудок, и она стала менее счастливой; и богиня была здесь, смертная и еще менее счастливая; а его собака находилась в Аду, и хотя была вполне счастлива, скучала по хозяину, а он жестоко скучал по ней. Да и сам Харран перестал быть полностью смертным, к тому же стал причиной того, что у обеих женщин прямо из-под носа украли Рай. Его вина, все это его вина. В этом мире, где смерть побеждает во всех состязаниях и все движется только к упадку, все его бредовые мысли осуществились, а затем быстро превратились в мусор.

Что-то нужно предпринять.

Что-то будет предпринято. Он предпримет это.

— Я должен идти, — сказал Харран. — Оставь вино себе.

— Эй, эй, а как насчет сросшихся близнецов, которых я оставил для тебя в растворе? Срослись интересным местом, удели минутку…

Но Харран уже ушел.

— Эй, постой! — довольно беспомощно крикнул ему вдогонку Гриан. — Ты забыл цыпленка!

Вздохнув, он допил вино и снова взял нож для разделки туш.

— Ну что ж, сегодня вечером будет суп. А, цыпа?

В обед они не встретились, и в ужин тоже. Сивени вернулась уже за полночь, вся перепачканная пылью и известью, и, усевшись за стол, одна ножка которого была короче других, задумчиво уставилась на столешницу. Мрига и Харран лежали в постели. Сивени не обращала на них внимания.

— Поешь чего-нибудь, ради Бога, — произнес из-под одеяла Харран. — Ужин на очаге.

— Я не голодна, — ответила Сивени.

— Тогда ложись в постель, — сказала Мрига.

— Этого я тоже не хочу.

Харран в мягком изумлении переглянулся с Мригой.

— Это впервые.

Стряхнув с плеч овечью шкуру, Сивени бросила ее на стул.

— Какой смысл мне терять невинность, — сказала она, — если утром она снова возвращается ко мне?

— Некоторые люди готовы ради этого убивать, — сказала Мрига.

— Только не я. Мне бывает больно, и это начинает надоедать. Если бы я знала, что это такое — быть здесь богиней-девственницей, я вместо этого стала бы божеством распущенности.

Мрига уселась в постели, завернувшись в простыню и свесив ноги.

— Сивени, — очень тихо проговорила она, — тебе не приходило в голову, что мы, может быть, уже больше не богини?

Сивени подняла глаза, не на Мригу, а на трухлявую картину, где танцевала облаченная в газ Эши, ослепительной божественностью сиял Илье и все были молоды, роскошны и полны чудодейственного веселья. Ее ВЗЕЛЯД был мертвым.

— Тогда почему, — так же тихо произнесла Сивени, — мы разделяем эти несчастные узы, словно добрая троица, так что я целыми днями слышу, как вы оба думаете, насколько вы несчастны, и как вам жалко меня, и как вы скучаете по собаке, и о том, что мы навеки застряли здесь?

Харран тоже сел, укрыв колени другим концом простыни.

— Все смешалось. Божества, не попавшие на небеса, смертные, не…

— Я хочу вернуться.

Эти слова упали в тишину.

— Когда закончим это дело, — сказала Сивени. — Харран, извини. Я не одна из тех умирающих и возрождающихся богинь, которые заставляют расти злаки, шляясь туда-сюда между божественностью и миром смертных, я не такая! Истина в том, что я создана для места, где мысли мои в одну секунду становились реальностью, где я сияла, где я стоила того, чтобы мне молились. Я была создана, чтобы иметь могущество. А теперь его у меня нет, и вы страдаете из-за этого.