— Разумеется, — кивнул Салиман. — Всегда лучше заглядывать далеко вперед.

Они слишком долго были вместе, и Салиман знал, что лучше не указывать Джабалу на то, что тот привлекает логику, пытаясь скрыть свою сентиментальность.

Несмотря на столбы огня и прочие магические явления, жители Санктуария вели обычную жизнь, как и люди во всем остальном мире. Заалеет восход, и воры спешат домой после ночной работы, проскальзывая в убогие дома или открывающиеся спозаранку таверны, чтобы перекусить, чего-нибудь хлебнуть или дать волю кулакам с утра пораньше. Беспризорные шлюхи покидают Обещание Рая или выбираются из окутанных туманом прибрежных улиц, чтобы вернуться, зевая, к себе на чердак или в подвал, пока солнце не успело поиздеваться над их размалеванными лицами. Весь прочий люд — чеканщики, мясники, базарные торговцы — со стонами и вздохами вытаскивает себя из постелей, чтобы встретить заботы наступающего дня.

В это летнее утро необычная фигура шагнула из дверей весьма обветшалого здания рядом с Лабиринтом. Люди, живущие по соседству и спешащие по своим ежедневным делам, знали, что лучше не разглядывать высокую красивую молодую женщину в необычном льняном одеянии, с волосами, черными словно вороново крыло. Один или два ранних путника, забредшие сюда из других кварталов, все же вылупились на нее. Она метнула на них яростный взгляд серых глаз, но ничего не сказала, просто захлопнула за собой дверь.

Дверь соскочила с петель. Выругавшись, женщина легко подкинула ее за металлическую ручку, точно собираясь бросить на грязную мостовую.

— Не надо! — произнес голос внутри дома; голос явно женский и весьма раздраженный.

Выругавшись еще раз, сероглазая прислонила дверь к стене дома.

— И во время работы никого не убивай, если не хочешь потерять еще одно место!

Сероглазая выпрямилась во весь рост, словно рассерженная богиня, собирающаяся шагнуть со своего пьедестала, чтобы уничтожить какого-то смертного бедолагу. Затем мрамор расплавился и явил молодую, бесконечно прекрасную и очень высокую женщину.

— Ладно, — сказала она все еще в гневе, — встретимся за обедом.

Сероглазая ушла, а люди на улице продолжали заниматься своими делами, возвращаясь домой после работы или же, наоборот, собираясь идти на нее. Если бы вы сказали любому из них, что женщина в льняной хламиде — богиня, изгнанная с небес, вас, вероятно, с любопытством спросили бы, сколько вы приняли на грудь. А если бы вы далее сказали этому человеку, что эта женщина делит кров еще с одной богиней и иногда с собакой (также имеющей божественную сущность), — человек этот скорее всего осторожно попятился бы, пожелав вам всего хорошего. Наркоманы бывают очень опасны, когда им перечат.

Конечно же, каждое сказанное вами слово было бы правдой. Но кто в Санктуарии ожидает услышать правду с первого раза?..

— Она ненавидит свою работу, — произнес женский голос внутри дома.

— Знаю, — ответил другой голос, мужской.

Дом остался с прежних времен, когда один недальновидный полуаристократ, раздраженный высокими ценами на недвижимость в прилегающих к дворцу кварталах, попытался начать проект «дворянизации» районов рядом с Лабиринтом. Разумеется, больше никто из знати не стал утруждать себя вкладыванием денег в столь безумное предприятие. А простолюдины изо всех окрестных домов терпеливо дожидались, когда вышеупомянутый господин перевезет в новый дом свои пожитки. Тогда соседи начали снимать с особняка урожай — никакого каждодневного воровства, никаких крупных единовременных пропаж, чтобы не испугать знатного господина, просто множество мелких краж, облегченных тем обстоятельством, что соседи подкупили строителей и те построили дополнительные пути проникновения в дом, о которых не подозревал владелец собственности. Экономика района определенно стала подниматься вверх. Знатному господину потребовалось почти три года, чтобы понять, что происходит; и тогда соседи, выведав у одного из слуг о надвигающемся переезде, освободили бедолагу от всей посуды и большей части спиртного. Господин почел для себя за счастье убраться хотя бы в своей одежде. После этого владение пришло в благородное запустение, и в нем, сменяя друг друга, жили бродяги. Наконец, особняк стал слишком грязным даже для них; тогда-то его и приобрел Харран, переселившись туда с двумя богинями и собакой.

— Чья очередь чинить дверь? — спросил Харран. Это был молодой юноша, на вид лет восемнадцати, темноволосый… что находили странным, поскольку родился он тридцать лет назад и был белокурым. Его собеседницей была невысокая очень худая женщина с копной темных курчавых волос и глазами, тронутыми безумием, что было неудивительно, ведь именно такой она родилась, и здравый рассудок был для нее таким же новым, как и божественность. Они стояли в комнате, которая некогда была гостиной первого этажа, а сейчас превратилась во что-то вроде спальни, так как на верхних этажах до сих пор царила слишком сильная разруха, чтобы там можно было жить. Оба натягивали на себя одежду, далеко не лучшего качества.

— Мрига? — позвал Харран.

— А? — безучастно обернулась она.

— Чья очередь чинить дверь?.. О, не обращай внимания, я все сделаю. Надо и мне чем-то заниматься.

— Извини, — сказала Мрига. — Когда она сердится, я тоже сержусь… Я до сих пор с трудом различаю, где заканчивается она, и начинаюсь я. Она ушла, горя желанием метать гром и молнии.

— Разве в этом есть что-то необычное? — спросил Харран, беря в руки изношенную рубашку и встряхивая ее. Из складок посыпалась каменная пыль.

— Так и должно быть, — довольно печально произнесла Мрига. Она уселась на один из немногих предметом обстановки — просторную постель, покрытую многочисленными отметинами от меча. — Я помню, как обстояли дела, когда она действительно была богиней. Одной мысли было достаточно, чтобы получить самую лучшую одежду, любую еду, божественный дом, чтобы жить. Тогда ей не было нужды сердиться. Но теперь…

Она довольно тоскливо посмотрела в сторону, где за стену цеплялась выцветшая и покрытая плесенью старинная картина. Она изображала Ильса и Шипри, создающих из ничего первый урожай: буйство злаков и цветов, нимфы в воздушных одеяниях, вино в переполненных кувшинах. Дерево, на котором была написана картина, покоробилось, и тело Шипри в интимных местах источили черви.

Харран подсел к ней.

— Ты сожалеешь об этом?

Мрига вскинула на него большие ореховые глаза.

— Я? Или она?

— Обе.

Протянув руку, Мрига прикоснулась к щеке Харрана.

— О том, что я встретилась с тобой? Никогда. Я бы сто раз стала богиней и лишилась божественности, чтобы быть там, где я нахожусь сейчас. Но Сивени…

Она отошла, не дав Харрану ответа, который тот хотел бы услышать. Он и так знал его.

— У нас все получится, — сказал он. — Уже случалось, что боги становились смертными.

— Да, — сказала Мрига. — Но все обстоит не так, как она задумывала.

Она взглянула на луч солнечного света, дюйм за дюймом ползущего по голому деревянному полу к столу из светлого дерева, одна ножка которого была короче трех других.

— Пора собираться, любимая. Мы сегодня обедаем вместе?

— Сивени сказала, что у нее, возможно, не получится… на строительстве стены случилось что-то, требующее ее присутствия. Какая-то Арка.

— Тогда надо будет отнести ей что-нибудь поесть.

— Разумеется, если допустить, что мне заплатят.

— Если кто-то откажется тебе платить, ты всегда сможешь поразить его молнией.

— Это епархия Сивени. Хотелось бы, чтобы так оно было, — сказала Мрига.

Поцеловав Харрана, она ушла, а тот принялся искать петлю, чтобы повесить дверь на место.

Мрига медленно направилась к тому месту, где работала, передвигаясь по улицам с подсознательной осторожностью человека, прожившего в Санктуарии всю свою жизнь… Еще недавно Мрига была просто полоумной девушкой… согревающей постель Харрана и убирающей его дом, способной только бездумно точить ножи и бездумно заниматься любовью. И вдруг она очнулась, у нее пробудился разум, она стала божественной — в результате того, что попала в зону действия заклятия, которое сотворил Харран для того, чтобы вернуть Сивени из забытья на небесах, куда она попала вместе с прочими илсигскими богами. Харран был одним из жрецов Сивени, слуг-целителей покровительницы войны и ремесел. Он надеялся, что таким и останется. Но заклятие захватило и его, прочными узами связав воедино его, Сивени и Мригу на всю жизнь и даже на смерть. И это не пустые слова, ибо все трое побывали в Аду и возвратились назад к веселой беззаботной жизни… долгим годам, наполненным радостью.