— Уходи — сказала она Страту, сдерживая его заклятием. — Прочь!

— Я должен поговорить с тобой. По делу.

— У меня с тобой нет никаких дел. Он протянул вперед обе руки.

— Я без оружия.

— Не приставай ко мне. Я предупредила тебя. Я сказала, что с тобой случится то же, что и со всеми другими.

— Отлично. Открой калитку. Я не хочу кричать на всю улицу. Случилась беда. Ты меня слышишь?

Она заколебалась. Калитка уступила его нажиму, заскрипела, когда он отворил ее. С осунувшимся лицом и сжатым ртом он прошел к самому крыльцу.

— Ну? — сказала она.

— Во дворце произошли убийства. Много.

— Сегодня утром я не выходила из дома.

— Шесть «навозников». Ты понимаешь. Она поняла. Война между группировками вспыхнула вновь. А рука империи уже крепко сдавила город.

— Кто?

— Мне можно войти?

Это было неразумно. Но неразумно было бы и не обратить внимания на это известие. Или не использовать имеющиеся у нее связи. Повернувшись, она вошла в дом, оставив дверь открытой, и Страт последовал за ней.

Снова ночь. Качающаяся фигура, спотыкаясь, пробиралась сквозь тростник и кустарник вдоль берега, временами сопя, отгоняя мошкару и прочих насекомых, роящихся вокруг. Знавшие Зипа, возможно, и не узнали бы его подо всеми этими синяками, порезами и ссадинами: один глаз распух и был закрыт, из здорового что-то текло на щеку. Из носа струилось: он тоже распух. А может быть, Зип плакал. Сам он не отдавал себе в этом отчета. Шмыгнув носом, он вытер его вымазанным в грязи локтем, кисть руки уже давно была облеплена грязью от падений.

«Беги что есть сил», — сказали ему конвоиры-пасынки, доставившие его в сумерках к мосту. Зип ожидал получить стрелу в спину, но выбора не было: Уэлгрин сказал, что его отпустят. И он, когда ему предоставили возможность, побежал что есть силы, ломясь сквозь кустарник и обдирая избитое лицо о шипы и сучки. Зип бежал до тех пор, пока не растянулся во весь рост, поскользнувшись на скользком берегу, и бежал опять, пока у него не закололо в боку, после чего побрел в темноте.

«Человек», — говорило ему нечто, только это слово, снова и снова, и указывало направление, так что у него не было необходимости открывать здоровый глаз, а нужно было только отводить руками ветви и идти на этот голос, ведущий его. «Месть», — сказал голос потом; и Зи-пу, несмотря на бред и боль, стало лучше.

Он не понимал, где находится, до тех пор, пока не набрел на груду камней развалившегося алтаря. Он не сразу узнал его, но стоял, шмыгая носом и ощущая во рту привкус крови, моргая и пытаясь сфокусировать взгляд. Это было его личное место, это был алтарь, где он оставлял подношения, потому что был илсигом, а старые боги, которым ранканцы позволили остаться в храмах, все были предателями. Когда-то у Илсига был бог войны. Бог мести. И даже если он умер и изваяния были просто изваяниями, Зип все же испытал какие-то чувства к этому старинному месту, ни разу не оскверненному прикосновением ранканца; никакие силы, кроме землетрясения, не трогали эти древние камни, ни одному ранканцу не было известно имя этого божества, чтобы можно было поиздеваться над ним. И Зип поклонялся ему. Когда-то это было все, что имел Зип, еще до того, как он стал править одним из районов Санктуария.

А теперь ранканцы убили его братьев, другие ранканцы с извинениями освободили его, и вот он здесь, там, где начинал, упавший на колени, с ноющими ребрами, с лицом, превратившимся в сплошную кровавую маску, с локтями и коленями, израненными о мостовую, на которую он упал во время побоища. Зип заплакал, зашмыгал носом, вытер его и глаза, попытался отдышаться.

«Месть», — что-то шепнуло ему. Подняв голову, Зип с хрипом втянул воздух и услышал тихое бормотание и шаги по земле. Что-то было тут, в темноте, прямо за алтарем, смотрящее на него — вызывающая мурашки убежденность присутствия и голос в раскалывающейся голове.

Зип снова заморгал. В темноте появились две красные щелки, такое же свечение озарило человекоподобные ноздри и полоску человекоподобного рта, словно внутри совершенно темного лица запылал огонь. Лицо улыбнулось Зипу.

«Мой почитатель», — сказало оно.

И прошептало другие вещи: о могуществе, о том, как его заперли в Аду, а оно выбралось на свободу. Боль унялась. Но не холодная дрожь.

— Я пойду, — сказал Зип. — Я должен идти к своему народу, я должен сказать ему…

Скажи ему, что у него есть бог. Что бы ты отдал за то, чтобы Илсиг снова возвеличился? Вы заплатили жизнями. Ты готов заплатить своей. Но мне нужно поклонение. Мне не нужны души. Мне нужен храм. Вот и все. Любой храм, который вы захотите возвести на Дороге Храмов. С этого мы начнем. С небольшого. До тех пор, пока в наших руках не окажется власть.

Зип вытер нос, вытер его еще раз. Ему следовало бы бежать, только совсем не осталось сил. Лишь это было настоящим в мире, где правили магия и сила. Оно говорило об Ил сиге, о могуществе, монополию на которое слишком долго держал Рэнке.

«Я, — подумал Зип. — Я и это существо». Он не был уверен, чем оно является. Понятие «бог» не точно определяло его, но честолюбие существа несомненно требовало именно этого.

Храм, который смогут воздвигнуть илсиги. Жрецы, отличающиеся от проклятых евнухов и проституток при храмах, которых, как считают ранканцы, одобрили государство и боги. Жрецы с мечами. И реальной силой.

Зип хлюпнул носом, сглатывая привкус крови, и облизнул распухшие, израненные губы.

— Если ты бог, — сказал он, — скажи моим последователям, чтобы они пришли ко мне. Если ты бог, тебе известно, кто они. Если ты бог, ты сможешь позвать их.

Ты действительно хочешь их видеть здесь, сейчас? Мы должны обговорить стратегию, человек. Мы должны выработать планы. Ты сделал одну большую ошибку. Нельзя собирать все силы в одном месте. Сотрудничай с чужеземцами. Со всеми. Наведи порядок в сведениях, которые к тебе поступают. Общайся только с теми, кто имеет власть, или посылай подчиненных. Тебе нужно научиться передавать полномочия.

— Докажи мне…

Ах, да. Красные щелки сморщились в уголках, рот растянулся в широкую-широкую улыбку. Разумеется, дело дойдет и до этого.

Ченая закричала в темноте, в неожиданной бездне, словно весь мир рухнул. Она падала и падала…

…Больно ударилась о поверхность воды, которая окутала ее, забулькала вокруг, сомкнулась над ней, ужасно сдавила. Вода хлынула ей в нос, заполнила рот и уши, угрожая раздавить глаза и барабанные перепонки. Инстинктивно девушка попыталась подвигать конечностями и поплыть, но инерция была слишком большой, она погружалась все глубже и глубже, и давление нарастало.

«Я сплю в своей постели», — пытался убедить ее мозг.

Но холодная сокрушающая сила все возрастала в непрерывно стискиваемом движении вниз после соприкосновения с водой, до тех пор, пока Ченая не замедлила движение настолько, что смогла барахтаться и естественная плавучесть тела не начала неудержимо тянуть ее на поверхность. Соль разъедала глаза и горло; легкие горели жаждой воздуха, желудок порывался подняться по трахее, а девушка била по воде слабеющими руками, барахтала ногами, преодолевая слишком большое сопротивление воды.

…Не смогу, не смогу — серыми и красными вспышками покидало ее сознание, а отравленные легкие требовали исторгнуть отработанный воздух единым спазмом: они после этого вдохнут воду, и это убьет ее.

«Саванкала!» — взвыла она.

Но ничто не могло ускорить ее стремления на поверхность. Она гребла руками, била ногами, ей сдавливало грудь; она выдавила из носа последние пузырьки воздуха, пытаясь выиграть время, борясь с инстинктом, требующим вдохнуть воздух там, где воздуха нет. Она потеряет сознание, отключится, и ее тело вдохнет, повинуясь инстинкту…

Рука рвала поверхность воды, Ченая вцепилась в нее этой рукой и другой, в последнем отчаянном усилии высунув лицо и с шумом набрав пены с воздухом в нос и глотку. Она судорожно закашлялась, замолотив руками и ногами, пытаясь выплюнуть воду и набрать чистого воздуха, и ее виски, казалось, готовы были взорваться, а стиснутый желудок бился о внутренности, пытаясь распрямиться. Отчаянный гребок, еще гребок — Ченая все крепче хваталась за жизнь, вдыхая чистый воздух; ее вырвало, она поплыла, закашлялась вновь в накрывшей ее волне. Глаза показывали ей только темноту, бездонную темноту.