— Ты этого не сделаешь, — мягко говорю я ему. — Ты любишь ее. Все это благодаря любви.

* * *

Моя следующая остановка — у Кертисов, чтобы как-то привлечь их на борт. Так случилось, что Трой уехал на целый день, на экстренную встречу в Paramount, объясняет Эмили после того, как она позвонила мне и предложила чай. Я чувствую раздражение из-за него, но не удивлена. Большая чрезвычайная ситуация в его собственном доме, вероятно, слишком велика, чтобы вынести ее без какого-нибудь аварийного люка. К тому же его жизнь уже некоторое время взрывается. Его рук дело, да, но вполне логично, что он хочет быть где-то в другом месте, поскольку осколки продолжают падать.

— У вас есть что-нибудь новенькое, чем можно поделиться? — спрашивает она с одной стороны бледно-мраморного островка на своей кухне, повсюду сверкают хром и стекло.

— Еще одна девушка была объявлена пропавшей без вести в Гуалале. Мы пока не знаем, имеет ли это какое-то отношение к Кэмерон. Никто не видел ее с июня.

Не двигаясь с места, Эмили, кажется, колеблется.

— Все это ожидание и незнание. Я не знаю, как смогу продолжать это делать.

— Просто старайтесь терпеть это день за днем, если сможете. Иногда помогает найти отдушину. Вы можете поговорить с Кэмерон или написать ей записки. Позвольте ей услышать вас.

Когда она поднимает взгляд, глаза Эмили заволокло пеленой.

— Хорошо.

— Мы поехали в Напу, чтобы поговорить с Дрю и Лидией.

У нее громко перехватывает дыхание.

— Вы это сделали?

— Мы проверили их обоих на детекторе лжи. Это стандартно — опрашивать любых членов семьи, — говорю я, не поднимая руки. — Я также говорила со Стивом Гонсалесом. Мы не верим, что он замешан в каких-либо правонарушениях, но он немного рассказал о творчестве Кэмерон. Похоже, она показала ему довольно мрачную работу. Он задается вопросом, не была ли она автобиографичной.

— Она действительно была так несчастна здесь? — Голос Эмили звучит тихо и обиженно. — Мне следовало быть более внимательной.

— Мы проводим городское собрание, чтобы заручиться поддержкой, — говорю я, переключая внимание обратно на Кэмерон. — В субботу вечером. Вы с Троем должны быть вовлечены. Публичное заявление могло бы привлечь больше внимания к проблеме, а также привлечь гораздо больше органов на местах. Нам нужно увеличить вовлеченность, Эмили, и не только на местном уровне.

— Обратиться к средствам массовой информации, вы имеете в виду… — Ее голос затихает. — Мы с Троем говорили об этом и считаем, что сейчас это ошибка. Для нас. Вы можете себе представить, какие истории могли бы появиться. Сенсационное, эксплуататорские. Эти люди — монстры.

— Я также видела уродливую сторону публичности в своей работе. Я бы не стала говорить, что их мотивы всегда добродетельны, но наши могут быть такими. Мы можем контролировать сообщение.

— Но вы не можете. Вот и все. — Она звучит уменьшенной, физически и буквально, как будто она отступает, когда мне нужно, чтобы она росла, мужала. Это вызывает у меня желание встряхнуть ее. Чтобы показать ей, что в мире есть гораздо большие монстры, чем тележурналисты. Один забрал ее дочь.

Я делаю глубокий вдох и пробую что-то еще.

— Прямо сейчас Кэмерон — просто имя на пропавшем плакате, на которое никто даже не обращает внимания. Но если люди тронуты, они действуют. Они приходят на помощь, звонят по телефону, предлагают время, деньги.

— Мы предложили деньги. Мы сделали это сразу же.

— Я знаю, что вы это сделали, и поверьте мне, это будет использовано с пользой, поскольку поиски продолжаются. Но я все еще думаю, что ваше присутствие могло бы активизировать сообщество. Я понимаю, почему вы не хотите быть настоящей частью этого города, Эмили. Знаменитость заставила вас насторожиться. Должно быть, странно пытаться открыться людям как сама собой, а не как какой-то персонаж. Но это важно.

Эмили отводит взгляд, когда я заканчиваю предложение, и, кажется, уходит в себя. За ней, за массивным окном, день затянут дымкой, солнце лишь виднеется за низкими рыхлыми облаками. Между нами тишина становится собственной системой погоды, ощущением давления.

— Что бы вы ни думали, я люблю свою дочь. Она для меня самое важное в мире.

— Я верю вам, — говорю я, и я хочу верить. Я вижу, как она изо всех сил пытается удержаться на ногах. Так много ускользнуло от нее. Есть вещи, которые она сделала бы по-другому. Вещи, которые она сделает по-другому, если просто сможет вернуть Кэмерона в целости и сохранности. Мы все заключаем такие сделки, предлагая все, что угодно, за еще один шанс.

— У вас есть дети, детектив?

Вопрос прост. Но я не могу ей ответить.

— 38-

В Прожекторе мой руководитель Фрэнк Лири — опытный ветеран. Он похож на Карла Молдена из сериала «Улицы Сан-Франциско», с носом-луковицей, огромными седыми бровями-гусеницами и косой, угловатой улыбкой, которая совсем не похожа на улыбку Хэпа, но все равно часто напоминает мне о нем. Он работает уже тридцать лет, и это почти чудо, насколько он вменяем.

Он и его жена Кэрол живут в Норт-Бич, в том же районе, где вырос Джо Ди Маджио. Их дом представляет собой слегка покосившийся викторианский дом с закругленным задним крыльцом и грилем размером с небольшой автомобиль. По воскресеньям Фрэнк готовит для своих трех замужних дочерей и восьми внуков, а также для мужей, соседей и вообще для всех, кто проголодался. Я была там однажды в воскресенье, всего через несколько недель после того, как начала встречаться с Короллой.

— Как продвигается терапия? — спросил он, обрезая букву «п», чтобы слово больше походило на «тера-ия».

— Отлично, — говорю я, открывая еще одну бутылку «Хайнекена». — На самом деле это не мое дело. Почему ты не ходишь к психотерапевту, Фрэнк?

Он слегка усмехнулся, а затем использовал свои щипцы для гриля, чтобы указать на двор, свое королевство. Желтые розы и большой гараж, полный электроинструментов. Наклонная лужайка, где четыре его внучки играли на огромном синем брезенте, похожем на самодельную горку. Всем девочкам было от пяти до семи лет, они визжали и кувыркались в ярких купальниках-двойках, когда Кэрол поливала их шипящим концом садового шланга.

— Это моя терапия.

Я улыбнулась, зная, что он совершенно серьезен. Но это не было простым решением. Во дворе я наблюдала, как одна из девочек отделилась от толпы, чтобы бегать взад и вперед по лужайке по какой-то причине, понятной только ей, ее тело было размытым пятном цвета. Картина невинности, уязвимости.

— Ты, должно быть, очень беспокоишься о них.

Он опустил крышку гриля и повернулся ко мне лицом, положив руки на бедра своего фартука «Поцелуй повара».

— Некоторые дни тяжелее, чем другие. Я буду работать над делом, которое зайдет слишком глубоко, а потом я хочу, чтобы они все съехали, как в бункер. Бомбоубежище. Но у них своя жизнь, и так и должно быть. Иногда у меня возникает это захватывающее чувство, когда они уходят. Как будто слон сидит на моей чертовой груди.

— А потом?

— А потом это чувство проходит, и я чищу свой гриль и убираю игрушки. Я ложусь спать и целую жену на ночь, а когда наступает утро понедельника, я иду на работу. Когда ты кого-то любишь, есть риск. Ты не можешь избежать этого.

Я кивнула и отхлебнула пива, такого холодного, что оно ударило мне в горло, спускаясь вниз. В последнее время Брендан давил на меня, чтобы я забеременела, и мне было трудно оправдать свое нежелание. Я рассказала ему в самом начале наших отношений о том, как, очевидно, умерла моя мама, и что я выросла в приемной семье. Он знал, что у меня есть багаж, но я кое-что спрятала. Как я облажалась с Эми и Джейсоном. Как я их потеряла. Я знала, что это было нерационально, но на каком-то уровне мне почти казалось, что у меня уже был свой шанс на детей, и я его сильно испортила.

Я все еще время от времени навещала Эми и Джейсона, чем тоже не делилась с Бренданом. Почти первое, что я сделала в качестве полицейской, — это поискала их имена в базе данных, пытаясь собрать воедино из россыпи домашних адресов, рабочих мест и штрафов за превышение скорости, действительно ли они пережили свое детство. Были ли они действительно в порядке.