– Да тише ты, – шикает механик, затравленно оглядываясь по сторонам и кивает куда-то за плечо Широкова. Тот, повернувшись, видит, что за ним уже встали несколько человек. Впрочем, к их разговору они не прислушиваются, тихонько переговариваясь о чем-то своем.

– Ты, Боря, – уже спокойнее говорит механик, – метлу-то, привяжи. Сам знаешь – Юрку, ты, может, и не заменишь, но последнего медведя мы, когда ели?

– Не помню, – честно отвечает Широков.

– Вот-вот, – наставительно поднимает палец механик. – И я вот не помню.

– Да ладно тебе. Я же все-таки не только радист. Я еще и пилот. Без меня точно никаких медведей не будет.

Со стороны гальюна вдруг доносится восторженный возглас: – Товарищи, да у него стоит?! Чем мажешь, Вовка?!

Взрыв хохота.

– Не скажи, не скажи, – качает головой механик, продолжая прерванный разговор. – Толку-то от твоей тарахтелки? Самое главное на охоте что? На охоте главное приманка. А летать ты можешь хоть до второго пришествия, медведь на жужжание твоей керосинки не придет. Медведь придет только на приманку. На хорошую приманку, с запахом.

– Мы тут все с запахом, – буркнул Широков.

– Ты пошути, пошути, – снова ворчит механик. – Я тебе серьезно говорю. Команда-то, того… Ропщет.

– Что-что? – недослышал Широков.

– Ропщет. Недовольны, значит, – вздыхает механик.

– Да? – деланно удивляется Широков. – С чего бы это вдруг? Может, потому что полмира грохнули? Совесть, может быть, у них проснулась? Не спят они, может, по ночам, а?

– Ну тебя, ей-богу… – отмахивается механик. – Невозможно с тобой по утрам разговаривать. Всё одно и тоже.

– А сам ты что, так не думаешь? – наседал Борис.

– Мало ли что я думаю, – нехотя отвечает механик. – Может ты и прав. А может и нет. Я таки думаю, что прав Капитан – нельзя нам было по-другому. Нельзя. Мы же здесь не на прогулку вышли, мы служим. Служим, понимаешь?

– Понимаю, – соглашается Широков. – Но вот левые-то свой боекомплект не выстреляли. А тоже ведь, служат…

– Да задолбал ты со своими левыми, – взрывается наконец механик. – Ты плохо кончишь Боря, точно тебе говорю. Мы приказ выполнили, как и полагается. А они – нет. Значит что? Значит сволочи и предатели. И хватит об этом.

Очередь медленно, но все же продвигалась вперед. Из отсека в отсек, мимо закрытых и открытых кают, разделенных переборками с круглыми, настежь распахнутыми люками. Потопа здесь уже давно никто не ждет. Он, как и второе пришествие, давно наступил и также давно уже остался в прошлом. Так давно, что и сам потоп, как и его причины, многие сумели забыть.

– Ты давно был наверху? – спросил вдруг Широков.

– Где, где? – удивленно поднял брови механик.

– Ну, наверху, – показал пальцем на потолок Широков. – Снаружи, я имею в виду.

– Наверху… снаружи… – перекатывал во рту, казалось, непривычные слова механик. – Не помню, Боря. А что мне там делать? Вот ты сказал сейчас, а я и не знаю, что это такое, наверху. Наверху, внизу – какая разница? Нет там ничего, Борька. Ты же сам знаешь… Нет ни людей, ни зверей, ни медведей – ничего этого нет уже много лет. Машины там точно нет, что же мне там делать?

– Двигателя здесь тоже теперь нет, – возразил Широков.

– Неправда, двигатель есть.

– Ну ладно, есть, – согласился Широков. – Ну а дальше то что? Двигатель есть, да двигаться-то некуда.

– Нет возможности, – снова наставительно продемонстрировал тонкий палец механик. Он вообще любил точность формулировок, а еще он очень любил наставлять.

– Нет возможности, – насмешливо произнес Широков. – А что, была бы возможность, мы бы куда-то могли двигаться, Саша? Куда? Туда, куда выстреляли до этого весь боекомлект?

– Нет, – возразил рассудительный механик, – не туда. Туда нам не нужно. Нам нужно вернуться на базу. Так гласит инструкция.

Он снова поднял палец и тусклые глаза его вдруг блеснули, как будто он снова стоял на палубе, а за горизонтом уже виднелись сопки за Мурманском. Само слово «инструкция» он произнес так, как будто речь шла о Библии. Худой, в бледном залатанном кителе, с бородой и полотенцем на правом плече он стал вдруг невыносимо похож на почтенного суфия, присматривающего место, где бы ловчее бухнуться на колени. Широков подумал, что будь полотенце обмотано вокруг его головы, а не лежало на плече, сходство было бы полным.

– Инструкция… – насмешливо сказал Широков. – Из-за вашей инструкции мы…

– Остановись, Борис, – строго сказал механик, уже тыча своим длинным пальцем прямо в грудь Широкову. – Ты знаешь, я тебе друг, но – остановись. Ты можешь думать все что угодно, но здесь я полностью согласен с нашим товарищем Правым Капитаном. Только из-за этой инструкции мы до сих пор и живы. Если бы не инструкция, мы давно уже перегрызли друг другу глотки, передохли от голода или, что очень даже вероятно и наиболее правдоподобно, просто сожрали бы друг друга. Как крысы, запертые в банке. Большой железной банке, забытой всеми в самом начале нового ледникового периода. И не надо мне здесь рассказывать о левых – я прекрасно помню, чем закончилась наша последняя встреча. Сам помогал переходы заваривать. Не нужно так думать, Борис. Мы – правы, потому что мы Правые. Мы честно выполнили приказ, мы исполнили свой долг. Повторяю, мы ведь не на прогулке. Мы на боевом задании. Мы присягу давали. А они… – он сжал кулаки, – они, Боря, предали нас. И давай закончим этот разговор, пожалуйста. Вон и очередь подходит. Вот всегда ты с утра начинаешь, а я потом целый день успокоиться не могу.

– А ты бы смог, Саша? – спросил Широков.

– Что? – устало и явно не понимая, переспросил механик. – А… Не знаю я, Борь. Честно скажу, тоже об этом думаю. Часто. Чуть не каждую ночь думаю. Но на то у нас и командир был, чтобы мы себе такими вещами голову не ломали.

– А я бы не смог, – честно сказал Широков.

Механик грустно посмотрел на него, снял с плеча полотенце и исчез за дверью гальюна, громко и раздраженно хлопнув ею напоследок перед самым его носом.

Широков сидел за столом в просторной, заставленной по периметру застекленными шкафами с книгами и увешанной флагами каюте, лицом к двери. Терпеливо ожидая пока соберется вся команда, конечно, исключая вахтенных, он мрачно разглядывал собравшихся. Время от времени дверь открывалась и вновь прибывшие, автоматически, без лишнего пиетета, сперва суетливо, давно доведенным до автоматизма движением крестились на портрет Государя, висящем прямо над головой Широкова, и только потом занимали свои места. От этого казалось, что эти почести предназначались ему лично, что, возможно, и было изначально задумано неведомым проектировщиком этого Красного уголка.

Борис, чувствуя даже спиной исходящие от портрета сияние, величественно кивал каждому и безучастно разглядывал вошедших. Красный уголок – единственное на корабле место, где еще были целы все потолочные лампы, от этого помещение всегда выглядело светло и торжественно. Тем не менее даже здесь лампы горели вполнакала, от чего на лица людей падал излишне теплый, желтоватый свет, окрашивая их сморщенные, как залежавшиеся в погребе с прошлой осени овощи, лики. Иногда ему казалось, что мигающий свет был сродни трепетанию свечей в храме, а от крестящихся на портрет опоздавших сходство это многократно усиливалось.

Даже если бы он не знал каждого из них, и даже если бы совсем не разбирался в званиях, можно было легко догадаться об их занятиях, так как штатное расписание, подобно радиационному ожогу, давно и навечно отпечаталось на их лицах.

Ближе всех к нему, в первых рядах, расположился давешний механик Саша из БЧ 5 – теперь, при свете, было ясно, что утро он потратил зря – никакое умывание ему уже не поможет. Намертво въевшаяся в кожу масляная пленка придавала ему вид сильно исхудавшего от ревности мавра, а вечная печаль и нездоровый блеск в вечно воспаленных глазах говорили о том, что он так и не смог добраться до шеи своей возлюбленной. Заметив его взгляд, механик чуть заметно улыбнулся. Ничего мол, не дрейфь. Механик был одним из немногих, с кем Широков поддерживал отношения, несколько выходящие за рамки строевого устава.