Швыряю пустой стакан в мусорку и иду вперёд, пока меня не перехватывает рука, заставляя свернуть к отелю. Ну да, дороги-то я, собственно, не знаю, пёрла наугад, хорошо, что за этим следил Сансет и не дал мне уйти за горизонт. Его рука словно гасит наполовину моё раздражение, приводит в себя, заставляет навернувшиеся на глаза слёзы впитаться обратно. И хорошо, и ладушки, к тому моменту, когда мы заходим в номер, мне уже не хочется убивать и убиваться. Просто немножечко вымереть, чтобы не смотреть в глаза Сансета, полные волнения и непонимания.
Он ставит пакеты с едой у телевизора и тянет ко мне ладонь, словно что-то просит. Переводчик? Показываю свой телефон — кивает одобрительно, да, именно его.
— Что случилось? — эмоций Сансета хватает, чтобы расцветить ими монотонный голос переводчика.
— Люди. Они обзывали тебя. Говорили, что я купила тебя.
Блин, снова становится обидно до соплей. И за него, и за себя. Эти несколько дней мы словно на необитаемом острове прожили и позабыли, что вокруг люди, а они любят делать больно. Сперва те парни на пляже, теперь долбанные соотечественники. Будто на нас табличка «Бить сюда». Не смотрю в лицо Сансета, смотрю на его руки, которые сжимаются в кулаки. А потом разжимаются и исчезают из моего поля зрения. Одна осторожно ложится мне на плечо, вторая забирает смартфон из моей ладони.
— Это не так. Они дурные люди. Ты знаешь.
Да знаю я, теперь мне ещё и стыдно. За то, что на самом деле за себя мне обидно гораздо сильнее. За то, что я так и не нашлась, что сказать этим «дурным людям», за то, что меня сейчас пытается утешить парень, который мне годится почти что во внуки. За то, что по мне сразу видно, что сидеть рядом, проявлять внимание, заботиться можно только за деньги… И вот тут меня накрывает, и я сматываюсь рыдать в душ. Всё равно мокрая как карась.
В душе я проторчала не меньше часа, мокла, остывала, пыталась перестать повторять про себя услышанные утром слова, снова умывала лицо, но краснота из глаз не уходила. Да и вообще — с таким лицом нужно плакальщицей на похоронах работать, а не свой последний день в Тае проводить. Уф-ф, кажется, всё-таки становится легче, а пока я расчёсываю мокрые волосы, напряжение уходит почти полностью. Буду надеяться, что Сансет не увидел моего безграничного эгоизма и решил, что это я за него переживаю.
Бедный ребёнок там, наверное, весь извёлся — с этой мыслью я выхожу из ванной и получаю поддых умилительной картинкой: Сансет в кресле играет в телефоне, да так азартно, что мне даже становится интересно, во что. Это мне-то, абсолютно равнодушной ко всем играм, кроме, может быть, бессмертного солитёра. Впрочем, мальчик сразу отвлекается от игры и взволнованно рассматривает меня, закутанную в отельный халат. Я тем временем пытаюсь убедительно ему улыбнуться и иду развесить на креслах снаружи свои вещи, чтобы они хотя бы высохли перед тем, как я спрячу их в чемодан. Футболка и шорты на сегодня сгодятся, а завтра я снова превращусь в северную жительницу, которой явилась сюда месяц назад. Главное — не сдохнуть от жары здесь в аэропорту и не околеть там после возвращения.
Время уже переползло за полдень, выходить ещё куда-то по такой жаре было бы просто опасно, поэтому я, как и мой гость, лезу развлекаться в Сети, валяясь на кровати. За этим бессмысленным и необременительным занятием проходит ещё пара часов, Сансет переключился с игр на телевизор, снова смотрит какой-то сериал про тайских студентов, я вполглаза приглядываюсь к происходящему на экране.
Там всё, как у всех — любовь-морковь, злая ревность, подлость и жадность. Богатенький парень и девочки-хищницы, готовые за подарки на всё, скромная и просветлённая героиня-бессеребренница, которая из гордости готова отказаться и от денег, и от счастья, к которому они приложены. Зря, девочка, по себе знаю, если отказываешься от чего-то, что плывёт в руки само по велению судьбы ли, сценариста ли, то потом долго не получишь ничего, кроме слёз и разочарования. Впрочем, если примешь, то тоже не факт, что получишь чистое удовольствие. Да, нужно ещё вязание в чемодан засунуть. В такую жару вязать чистошерстяное изделие сродни пытке.
Решаю проинспектировать свой завтрашний наряд, лезу в шкаф. Пакет с зимним пальто, сапогами, шарфом — в наличии. На вешалке платье и плотные колготы — имеются, колготы сворачиваю и убираю в рюкзак, их натяну в самолёте перед посадкой, здесь я просто не выживу, мне бы платье с длинным рукавом перенести без теплового удара. Достаю косметичку с украшениями и косметикой — тут тоже всё в порядке.
Завтра всё закончится — для меня, а для него начнётся ли что-то новое? Меня так и подмывает сделать втихаря снимок Сансета, уютно сидящего в кресле, но этого я делать не стану, без фотографий его образ быстро исчезнет из моей слабой на лица и имена памяти. Нечего хранить — не по чему будет тосковать, так я решила для себя.
Вернувшись к кровати, оповещаю друзей и коллег о своём скором возвращении, посылаю пару фотографий пляжа и вчерашнего базарчика. Получаю в ответ восторги, пожелания доброго пути и хороших взлёта и посадки. Соображаю, что стоит заказать такси на завтрашнее утро до аэропорта, так мне кажется надёжнее всего. Прикидываю, ко скольки мне нужна будет машина, но слабо в этом разбираюсь и решаю обратиться на ресепшен отеля. Выхожу из номера и вижу, как Сансет подрывается из кресла за мной, останавливаю его жестом, мол, сиди, я вернусь. На ресепшене с грехом пополам при помощи моего хромого английского, переводчика в телефоне и такой-то матери удаётся заказать такси на завтрашнее утро, на одиннадцать. Времени с запасом должно хватить на всё, до аэропорта отсюда добираться примерно минут пятьдесят по заверениям персонала. Мне вручают анкету на английском и тайском языках и просят заполнить её по результатам моего отдыха, обещаю сделать всё возможное, киваю головой и уже автоматически складываю ладони перед грудью. Отхожу и представляю, как буду ходить в Пятёрочку рядом с домом и там делать вай знакомой кассирше. И кондуктору в автобусе. Становится смешно.
Вернувшись в номер, сажусь заполнять анкету. Сансет отрывается от телевизора и подходит посмотреть, чем я таким занята. Я медленно разбираю написанные строки на английском, а он бегло читает продублированное по-тайски. Ставлю галочки, переписываю фразы из переводчика, стараюсь изо всех сил, а мальчик, прочитав всё, возвращается к телевизору, но лицо у него грустное, успеваю заметить.
Расстроен тем, что его безбедное житьё завтра закончится? Прекрасно понимаю, я бы тоже не отказалась пожить так хотя бы год. Может, даже два, потом надоест. Но вот первые полгода я бы точно отрывалась так на полную катушку. Ему ведь здесь было хорошо? Надеюсь. Дали отоспаться, подлечили, кормили… А теперь брысь на улицу, малыш, потому что твоё счастливое время вышло, как и моё. Поднимаю на него глаза и натыкаюсь на печальный взгляд. Задумываюсь, что я могу сделать ещё. И лезу за деньгами в рюкзак. Я сразу поменяла довольно крупную сумму прямо в аэропорту, чтобы потом не морочиться с наличкой. Единственное, чего я не учла — своих скромных потребностей. Потратить всё обменянное не вышло, и теперь я решила проверить остатки и подбить дебет с кредитом.
Выясняется, что у меня осталась довольно приличная сумма, чуть больше восьми тысяч бат. Откладываю для Гули тысячу, она много мне помогала всё это время, ещё тысяча и мелочёвка со вчерашнего похода по рынку останется, чтобы потратить в аэропорту, а шесть тысяч убираю в аккуратный конверт из крафт-бумаги, который лежал в рюкзаке уже невесть сколько времени, купленный не помню зачем. Это для Сансета. Плохо понимаю — насколько эта сумма значима, но, думаю, она будет ему совсем не лишней. Разобравшись с деньгами, обнаруживаю, что мальчик сидит не в номере, а снаружи, едва скрытый от солнца тенью от растений. Мне видны только его плечи и голова над спинкой кресла.
Смотрю на браслет — до заката ещё пара часов, выходить под палящее солнце не рискну, хочу подождать и ложусь вздремнуть, обняв кота-путешественника.
