— Двадцать два.
М-да, Корбан, снова слажали, мы с тобой думали, что Лилу слегка помоложе, но это же азиаты, они или рождаются стариками, или умирают с юным лицом.
— Корбан, ты откуда?
Святый Позжже, он реально решил, что меня так зовут? Да нет, просто другого имени не прозвучало. Что ж.
— Россия. Меня зовут… Ольга.
Да, малыш, я тоже немного притворяюсь женщиной. Впрочем, тебе это удаётся куда лучше моего, хотя на моей стороне генетика и физиология, а твои цели с причинами так себе.
Кивает. Познакомились. Я бы и поспала пару часов.
— Я посплю?
Согласно мотает лохматой головой, кутаясь в мятое полотенце. Шарю в рюкзачке, вручаю складную щётку-расчёску и пульт от телевизора. Развлекайся, мол. И падаю на свою сторону кровати, закрывая усталые и наверняка красные глаза. Надо поспать, остальное потом, не горит.
Корбан, детка, спорим, всё будет совсем не так, как в кино?
Комментарий к Часть 3
У меня чудесная трудолюбивая бета. Она прям даже альфа и омега))))
========== Часть 4 ==========
Комментарий к Часть 4
У меня был вагон стекловаты, и я намерена его использовать весь. Для хороших людей ничего не жалко, правда.
Просыпаюсь от того, что хочу в туалет и от голода. В комнате слишком светло: Лилу смотрит телек, на его мельтешащем фоне виден лишь чёрный силуэт, сидящий в кресле с ногами, притянутыми к груди. На экране какие-то люди задорно ругаются, активно жестикулируя, звук еле слышен, но всё равно похоже на разборки мартовских котов. Тихо встаю и иду в ванную. Мальчик так залип в телевизор, что даже не заметил.
В Москве шесть вечера, поем и пойду. Впрочем, стоит спросить моего гостя, не ждёт ли его кто дома. Хотя по тому, как он провожает меня глазами от двери в ванную до холодильника и оттуда до кровати, складывается два ощущения — он никуда не спешит и идти ему некуда. Ну или я так ему понравилась, что он теперь навсегда готов со мною остаться. Ага, именно третий вариант. Открываю контейнер и жую, практически не ощущая вкуса, следя за фигурами на экране.
Какой-то местный сериал, Лилу снова на него уставился. Не съев и половины, запиваю еду водой из бутылки. И на этом моменте до меня доходит, что не просто так мой подопечный глазами за мной водил, не от красоты моей неземной, а потому что банально жрать хочет. Привыкла блин, питаться как попало, а тут молодой регенерирующий организм. Но предлагать своё недоеденное вообще не вариант, отставляю контейнер к телевизору и вихрем подрываюсь на выход, натягивая худи на плечи и капюшон на нечёсанную голову, замотав длинные волосы в узел и наскоро сколов китайской шпилькой.
Вечер катится к ночи, но так и не перестает дышать жаром, народу на улице еще много, беру в соседней кафешке пару блюд навынос и большой стакан чего-то зелёного и холодного. Возвращаюсь максимально быстро, голодный ребёнок, стоя над холодным контейнером, доканчивает рис со свининой, оборачивается на звук открывшейся двери, поперхивается и роняет ложку. В таком до боли знакомом жесте согнутым локтем прикрывает лицо. Блять, Лилу, тебя бьют что ли постоянно?!
Протягиваю стакан и пакет с едой, тяну лыбу, типа я добрая тётя, покушай, маленький. Вай, поклон, кажется, извиняется, но еду и стакан взял. Подбираю ложку с пола, кидаю в пустой контейнер, выбрасываю, пока голодный ребёнок мостится в кресле, готовясь поесть. Выключаю телевизор и прибавляю температуру на кондиционере. Всё же нужно обсудить с Лилу завтрашние планы. Пусть мне не дают покоя его огромный синяк на животе, содранные колени и милая мордаш… Тормози, Корбан, вон из моей головы, мы тут спасаем мир, что с того, что это мой внутренний мир! В общем, нужно прийти к какому-то знаменателю, желательно, общему.
Переводчик трудится, телефон греется, плечи Лилу напряжены, итог переговоров гласит, что уйти в никуда он готов вот прям щас, как доест, но по факту в таком виде работать он не сможет, а без работы его никто и не ждёт. Ладно, вру, про никто не ждёт — придумала сама, просто по лицу вижу, что будь у него выбор, он бы никуда не ушёл. А у меня мазь от синяков не закончилась ещё, кстати. Однако, сообщаю аппетитно жующему, что через пять дней я покину и этот отель, и его чудесную родину, возвращаясь в родные снега к медведям и балалайкам. А потому улыбаемся и мажем синяки и раны, плотно кушаем и вдоволь спим, пока старая мама не отчалит от тропического берега. Ну что-то типа того. Кивает, понял. Надо же, и почти всё съел. Спрашиваю, хочет ли спать — кивает, угукает согласно. Ну и ладушки.
Я тогда пойду, а ты ложись, битый, во сне всё быстрее заживёт. Но сперва достаю мазь от синяков и стягиваю к коленям одеяло с уже успевшего лечь сытого и раненого. Аккуратно обновляю мазью все побитые места, особенно тщательно смазываю округлившийся после еды животик, не сдержав озорства, прохожусь кончиками пальцев по здоровому боку. Получаю взрыв хохота и краем вздёрнутого в воздух одеяла по голове. Щекотки, значит, боимся. Ухмыляюсь и иду в ванную прочесать свалявшиеся волосы и заново заколоть. С косой жарко, а от тугого узла болит голова. Короткая же стрижка на мне не прижилась.
Выйдя, вручаю Лилу крем для губы и карманное зеркальце, пускай сам мажется. Осматриваюсь: вода есть, немного еды есть, туалет в доступе. Кажется, что у меня завёлся питомец. Выходя, запираю дверь и привычно иду к пляжу, однако сворачиваю к мини-маркету, вспомнив чей-то уже ощутимо колючий подбородок.
Бритва, пена, расчёска, зубная щётка, задумываюсь над упаковкой с трусами, тоже беру, рассчитываюсь и, размахивая пакетом с покупками, иду на пляж дышать морем и глазеть на волны. Всё ещё много гуляющих, в том числе и по берегу, но я знаю своё пустое место и иду прямо туда. Нужно только не споткнуться на самой середине старого волнолома, а потом, если присесть, то с берега тебя будет уже не видно.
Пакет тихонько машет своими ручками ветру, я смотрю на огни судов, которые примерно посередине черноты превращаются в звёзды. Всё так гладко катилось к развязке, всё шло по моему плану, когда… Я летела сюда совсем не за романтическими сюжетами и не за благородными поступками, я везла на край света свои несбывшиеся мечты, чтобы закопать их в песок. А вместо этого получила на руки тайского котика-проститута и реальностью по морде — ничего-то ты не оставила, ни о чём мечтать не перестала. Это там, дома последние пару лет мне казалось, что всего прожитого достаточно, чтобы смириться с тем, что когда-то сказал мне бывший, пойманный на измене. «Да ты бы тоже изменяла мне, если б тебе было с кем». Не было. Впрочем, и мыслей об этом не было. Никому, кроме него, я так и не приглянулась. Спустя несколько лет даже вполне себе ужилась со своим одиночеством, условным, конечно же: друзья, знакомые, приятели. Но баланс поймать не получалось, время от времени резало ножом — или всё, или ничего. И само собой, что проще было это самое «ничего». Прервать все контакты, замолчать, немного отстраниться, дать утихнуть всему внутри, сорвать волдырь из ожиданий, дать вытечь гною пустых надежд. А потом вновь вернуть шута и няшку в коллектив. До следующего рецидива. Попутно рассказывая, как кайфово жить, никому ничего не давая. И хотеть отдать сразу всё, скопленное годами в сердце.
Когда исполнилось пятьдесят, я начала отчаянно катиться под откос. Не было ни сна, ни сил, чтобы продолжать себе врать. Моё время вышло — вот что было в пустой звенящей голове. Ну это же так себе идея — начинать что-то столь значимое во второй половине жизни? Или да? В ноябре и декабре меня заваливало работой, половину января я держалась из последних сил, а потом извинилась перед коллегами и взяла сразу месяц отпуска. И улетела сюда. Одна. Чтобы ходить и отпускать себя ежедневно, еженощно, чтобы смотреть не на серый от грязи снег, а на синее небо и зеленые листья. Чтобы молчать и не чувствовать вины за нежелание говорить, за постоянные срывы и психи, за то, что можно всё исправить, обратиться к специалисту, но не хочется, хочется, чтобы болело, а потом перестало. Само.
