Дойдя до поворота, девочка свернула в переулок. Переулок был без фонарей, однако свет, сочившийся сквозь окна домов, хорошо его освещал. Здесь, недалеко от того места, где когда-то проходили ее долгие прогулки, она остановилась и прислушалась. Все было тихо. Она присела на скамью, и, расстегнув куртку, взяла на руки пушистого кота. Кот был небольшой, с пепельно-серой шерстью, большими ушами и черным пятном на морде. Это был ее друг, ее любимец, ее Сальвадор.
Сколько она помнит их дружбу, они всегда все делали вместе. Росли они тоже как будто почти одновременно. Когда же врачи выявили внезапно открывшуюся у ее младшего братика астму, они запретили держать кота дома, заявив, что это усугубит положение больного. Родители пытались пристроить его друзьям и знакомым, но он сбегал и возвращался обратно. Так было и в этот раз, когда родители, снова увидев Сальвадора на крыльце их дома, решили его усыпить. И пусть они пытались скрыть свое решение от нее, она-то все слышала и не могла такого допустить. Поэтому в ночь перед поездкой к ветеринару, они ушли из дома. Он, предано сидящий в ее широкой дутой куртке, и она, двенадцатилетняя, с решительным намерением спасти своего друга, пусть даже ценой побега.
Кот, сидя у нее на коленях, щурил глаза, как бы в полудреме, но вдруг весь вытянулся, что-то проворчав на своем кошачьем и присев рядом на влажные доски низенькой скамейки, обернул лапы своим пушистым хвостом. Он всегда все понимал и сейчас, подняв морду к небу, как будто искал поддержку в синей бездне небосвода, тихо читая кошачью молитву своему кошачьему богу. В эту ночь им уже некуда было торопиться и мир, на мгновение остановившись, присел рядом с ними.
По замыслу Марии, они должны были добраться до вокзала и купить билет на поезд до города, в котором жила ее подруга детства, но в итоге опоздали, и теперь, звенящая тишина наступившей ночи окутывала их, заставляя ближе прижиматься друг к другу.
– Я никогда тебя не оставлю, Сальвадор, – произнесла девочка, кладя руку на его морду и гладя указательным пальцем пушистый лоб. Ничего страшного, что мы опоздали на поезд. Ведь будет же другой, просто его нужно немного подождать. Кот перевел свои умные глаза с неба на хозяйку и тихо мяукнул.
– Я взяла нам в дорогу немного еды, и, если ты голоден, мы можем здесь перекусить. Она достала из рюкзака кулек, развернула и положила на скамью рядом с котом.
– Хорошо, что я взяла с собой еды, иначе ты бы у меня совсем изголодался. Только не съедай все, нам надо оставить хотя бы еще на разок. Кот, внимательно обнюхав содержимое, выволок понравившийся ему кусок, спрыгнул на землю и стал есть. Мария же совсем не ощущала голода.
В эту ночь она не чувствовала никакого сожаления. Ей не было печально оттого, что она покинула родителей и брата, что, возможно, она их больше никогда не увидит. Она помнила тот вечер, когда вернувшись со школы, не нашла дома своего любимого Сальвадора. А потом был бег через два квартала к той женщине, которой отдали ее друга, эта старая грязная квартира и такая же хозяйка, и Сальвадор, с большими грустными глазами. Тогда она пообещала ему, что будет приходить каждый вечер, но через несколько дней ей сообщили, что кот сбежал. Вскоре он появился на крыльце их дома. Она помнит, как вернулся Сальвадор, грязный и голодный, как хмурился в тот вечер папа, и печально смотрела мама. Потом история повторилась. Тогда они решили его усыпить.
Под деревом запел сверчок. Сальвадор, оживившись, развернув свои большие уши-локаторы, стал прислушиваться.
– В тебе никогда не умрет охотник, – улыбнулась Мария, – но сверчков трогать нельзя, они слуги ночи. А еще они поют серенады всем одиноким принцессам, пока те сидят у окна и ждут своих принцев. Сальвадор понимающе посмотрел на хозяйку и, подойдя ближе, уткнулся мордой в ее коленку.
– Вот так намного лучше. Я знала, что ты у меня очень добрый кот.
Так они сидели в городском переулке и слушали звуки природы, а в это время в окне соседнего дома заговорило радио. Сообщали, что пропала девочка двенадцати лет, худенькая, одетая в большую дутую куртку. Возможные отличительные черты – заплечный рюкзак и кот на руках. Просьба всем, кто что-то знает, сообщить по этому телефону.
Сальвадор внимательно посмотрел на окно, потом перевел взгляд на Марию. Она, молча, сидела и смотрела в небо. Луна в эту ночь была особенно яркой.
Минута славы
После того, как я устроился в театр, мои друзья стали называть меня монтажником. Не знаю, кому первому из них пришло это на ум, но звать меня по имени они теперь напрочь отказывались. Моя обязанность в театре заключалась в установке декораций до спектакля и разборке после. Работа мне нравилась – ничего особенного не требовали, платили исправно, обязанности свои я знал и старался выполнять. Со временем я так прикипел к своему новому занятию, что на работу уже не шел, а бежал, и к декорациям стал относиться, как к настоящим актерам. У меня даже выработалась собственная теория. Например, обычный стул, поставленный на сцене в нужное место, превращался в стул совершенно особенный, и если его поставить рядом с другими стульями, он будет, несомненно, выделяться. Да и так называемый фейс контроль для сцены мог пройти далеко не каждый стул. Если же он ломался, это приносило немало хлопот по его ремонту или замене. Точно так же дело обстояло и с другими декорациями – картинами, подсвечниками, креслами и так далее. Также у меня была возможность смотреть все спектакли, где я мог наблюдать за взаимодействием актеров-людей с актерами-декорациями. И как мне казалось иной раз, не все декорации справлялись со своей ролью. Но подбирать их уже была не моя работа, так что свое мнение я оставлял при себе.
Так все и шло, пока однажды кто-то из работников нашего цеха не обратил внимание, что у некоторых из наших «декоративных актеров», хранившихся на складе, подпорчены края, а точнее подгрызаны. Оказалось, что когда мы покидали театр, на наше место приходили другие заинтересованные обитатели. Это были мыши. Одним из излюбленных мест дислакации у них был как раз наш цех и наши склады. Хозяйничая, они подгрызали ножки тех самых особенных стульев и прочей мебели. Ситуация была неприятная и в театре приняли решение взять в рабочий коллектив кота. Вскоре тот появился. Большой и спокойный, с ярко-желтыми любопытно горящими глазами. Белый воротничок под мордой и манжеты на лапах разбавляли весь остальной серый окрас его тела, придавая интеллигентности его образу. Он расхаживал по служебным ходам театра, и везде ему было уважение и почет. Звали его тоже вполне официально – Афанасий. Для большей благородности, одна из молодых актрис подарила ему бордово-красный ошейник, тем самым окончательно довершив его театральный вид.
В этот вечер мне сообщили, что декорации надо будет убрать сразу после спектакля. На следующий день с самого утра начиналась репетиция детской постановки, обустройство которой не входило в мои обязанности, обеспечивая мне полноценный выходной. После начала спектакля, я отправился на служебную кухню, чтобы немного перекусить. Из небольшого громкоговорителя со стены доносились звуки того, что происходило на сцене. Я прислушался. Сегодня играли «Вишневый сад». Нажав кнопку чайника и положив в чашку две ложки растворимого кофе и ложку сахара, я тщательно перемешал содержимое. Полученную кашицу я залил кипятком, из чашки вместе с паром стал подниматься упоительный аромат. Добавив холодного молока, я сделал три больших глотка. Тело наполнилось теплом, а вкусовые рецепторы отправили в мозг сигнал об удовольствии. Мне стало хорошо, захотелось чего-то душевного. Недолго думая, я решил пойти на спектакль. Конечно, эту постановку я видел ни один раз, но все же то было лучше, чем просидеть ближайшие два часа в компании кухонной утвари.
Выйдя с кухни и прикрыв за собой дверь, я направился к залу. Оказавшись в фойе, увешенное портретами актеров театра – от тех, кто играл много лет назад до ныне действующих, я уверенным шагом направился к входной двери зала. Никто не подлетел ко мне в дверях и не стал выталкивать локтями, требуя билет. Все билетеры меня знали. И это было особенно приятно. Итак, бесшумно зайдя в зал и высмотрев сбоку свободное место, я добрался до него и приземлился. Моей соседкой справа оказалась почтенная старушка, которая, как только я сел на выбранное место, повернулась и уставилась на меня, забыв при этом оторвать от глаз руку с биноклем, с помощью которого она наблюдала за происходящим на сцене. Хотя может она вовсе и не забыла это сделать. Место, которое я выбрал было совсем недалеко от сцены, так что бинокль вовсе не требовался, но у старушек своя правда. Я не стал отвечать взглядом на ее взгляд, а вжался в сиденье, как бы сросшись с ним и давая понять биноклевой бабусе, что я никуда отсюда не денусь. Внешний вид у меня был далеко не театральный, но в темноте это не имело никакого значения. Да и вообще это не имело значения. В наше время хоть и присутствует традиция театрального дресскода, все же, она утратила свою бескомпромиссность. Так что данный вопрос остается на совести каждого.
