Вскочила и тут же побежала в коридор – как могла забыть?

Дрожащими руками я выхватила из кармана куртки сложенную в несколько раз бумагу и вернулась в комнату брата. Села на кровать и развернула её. Письмо было довольно большим. Буквы немного прыгали, но это ясно – тяжело было писать, да и торопился, видимо.

«Катя, со мной всё это случилось не просто так. Я не знаю, что будет дальше. Мне, признаться, даже страшно… Не за себя, а за вас с мамой и папой, я же не знаю, на что эти люди могут пойти. Но молчать нельзя, я знаю… Надеюсь, что Олег поможет тебе.

Когда я вышел из комнаты, оставив вас там с Олегом, я пошел вниз – Елена Борисовна как раз собиралась на прогулку. Я выпил чаю, походил по гостиной, подумал, что надо бы мне отвлечься от всего этого и пойти найти какое-нибудь чтиво. Когда я поднялся в библиотеку, я уже понял, что происходит что-то не то. Я тихонько приоткрыл дверь – вроде никого. Ну, я и подумал, что мне вообще показалось, мало ли. А когда я подошел к стеллажам, которые отделяли читальную комнату от комнаты отдыха, я застал там на диване мать Кристины и отца Олега. Там всё было ясно даже без особых разглядываний. Ума не приложу, как им пришло в голову сношаться при всем том, что произошло, и ещё и при том, что Елена Борисовна, да и мы все в доме…

В общем, я так растерялся, что начал пятиться назад и громыхнул чем-то. Естественно, они меня увидели. Маковецкий только и успел штаны натянуть и схватить меня за шею – сказал, что если я кому-то что-то расскажу, порежут всех нас, а меня в первую очередь. Потом сказал, что надо всё обсудить, чтобы он был уверен в моем молчании и чтобы я шел на улицу и ждал там его человека.

Я вышел на улицу, как он велел, словно зомби, Кать. Наверное, не стоило его слушать, но я здорово испугался тогда. В общем, я вышел и уже минут через десять меня встретил какой-то отморозок, назвался Гришей. Сто процентов тот самый, про которого ты мне говорила. Опасный тип. Не дай Бог тебе с ним встретиться, Катька. В общем, Гриша этот мне пистолет под ребро сунул и повел. Мы как раз Елену Борисовну встретили, тот нашептал мне, как отмазаться, я и сказал, мол, так и так. Потом всё, лес, сломанная нога, яма…»

- Черт подери, - прошептала я, а потом вдруг вскинула голову, услышав, как визжит свисток чайника.

Вскочила с Сережкиной постели и кинулась на кухню. Повернув гладкую ручку на плите, я села прямо на пол под затихающий свист чайника. Дрожащей рукой держа письмо Сережки, я закрыла лицо ладонью. Что же делать? Что?...

Я знала, почему Маковецкий старший так взбаламутился. Олег говорил, что они с мамой знали о том, что у него кто-то есть, но кто неизвестно, потому что по договору при наличии доказательств о том, что Маковецкий изменяет жене, она без потерь может развестись с ним, и он будет обязан выплатить ей и Олегу компенсацию.

А это самое прямое доказательство, и Сережа свидетель… Они хотели подстроить несчастный случай, только потому что, полиция все равно бы вышла на то, что Серега что-то видел, и все привело бы к их связи с Алисой…

Но теперь… Теперь я должна связаться с Олегом.

Я звонила ему, наверное, уже раз в двадцатый – всё мимо. Звонок проходил, но трубку никто не брал. Господи, вот что значит человек в отпуске! Даже не знает, где его телефон, наверное.

Как только написала ему, что я дома – исчез со всех радаров, и дозвониться стало нереально. К сожалению, номер телефона Елены Борисовны я не знала, а так бы, конечно, позвонила бы ей.

Я лежала на Сережкиной кровати из раза в раз перечитывая письмо. Меня кидало то в жар, то в холод от прочитанного. Порой становилось страшно за них там, во Франции. Ведь у Дмитрия Филипповича и Соболевых одним этим фактом произошедшего будет всё разрушено, но Олег бы сказал, что поделом. Да и видно всё тут – бизнес на костях и крови, при чем, прежде всего, на костях и крови людей из своей же семьи.

Кошмар. Пытаясь отвлечься, я разобрала свой чемодан, закинула в стирку вещи, затем приняла душ – в душе провела не меньше получаса, пытаясь согреться и хоть немножко расслабиться. Вышла и, босая, с мокрыми волосами, в одном лишь полотенце пошла в комнату к брату. Поёжилась от прохлады и в очередной раз уставилась на экран своего смартфона.

Устроившись по-прежнему в комнате Сережки, я снова набрала Маковецкому. Не берет, да что б его… Провалился он, что ли?...

Я закрыла глаза и, укрывшись флисовым пледом с изображением гоночного болида, улеглась на кровать.

Мне снились какие-то гигантские птицы, которые громко кричали и пытались выхватить у меня телефон. Я отмахивалась от них и велела убираться, но они не хотели слушаться, и продолжали кричать всё громче и громче, пронзительнее и пронзительнее…

Я вскочила, как ужаленная змеей. В дверь звонили – и звонок разрывался долгой и протяжной трелью. Я перекатилась на бок и вскочила с кровати, едва успев поправить полотенце – единственное, что на мне было, кроме очков.

Спросонья я даже не посмотрела в глазок, распахнула дверь и увидела перед собой Маковецкого. Он был в темных узких джинсах и коротком приталенном пальто, на шее был повязан белый шарф. Шапки не было, и светлые волосы слегка растрепались, едва покрытые снегом.

Серые, почти стального цвета глаза на бледном узком лице, красивый изгиб губ, чуть нахмуренные брови.

Маковецкий был так прекрасен, что я могла бы умереть на том же самом месте, на котором стояла, но мой полуголый вид мне этого не позволил.

Увидев меня, Маковецкий приподнял бровь и усмехнулся.

- Уже в полной готовности?

- Что? – оторопела я, потом вспомнила про свой вид и густо покраснела. – Ой, да, конечно! Ты сначала скажи мне, какого это черта не брал трубку два часа в подряд? Заходи…

- Я отвез маму в санаторий, - сказал Олег, снимая перчатки и начиная расстегивать пальто. – Хочу, чтобы она немного пришла в себя после всего, что произошло.

- Конечно, да… Это правильно, - прошептала я, затем покусала губы, думая, как бы мне всё рассказать Олегу. – Слушай, Олег, нам надо…

Я не успела договорить, Олег, поймав меня за локоть, развернул к себе и поцеловал так жадно, словно бы этот поцелуй был его последним глотком воды в пустыне. Я откликнулась с не меньшей жадностью – было так сладко, холодно, словно бы я пробовала на вкус фруктовый лёд. Его руки заскользили по мне, он коснулся губами моей шеи, и я приоткрыла губы, хрипло втягивая в себя воздух. Сердце мое горело, и я едва могла противостоять той волне жара, которая охватывала меня всё быстрее.

Олег прижал меня к стене в прихожей. Но когда едва оторвался от меня, я сразу уткнула руки ему в грудь.

- Нет, стой, Маковецкий, стой, - тяжело дыша и раскрасневшись, выдохнула я. – Подожди… Мы не можем… Сейчас, по крайней мере… Нам надо поговорить. Это важно.

- Хорошо, давай, - явно с некоторым усилием беря себя под контроль, отозвался Олег.

Я подняла взгляд на него. Он смотрел на меня, чуть склонив голову и ожидая моего слова.

- Сережа отдал мне письмо там, во Франции, - сказала я. – Там… Он написал о том, что случилось.

- Идём на кухню, - сказал Олег, беря меня за руку.

- Возьми письмо и прочитай его, - сказала я, понимая, что сама не смогу рассказать о том, что случилось. – Я пока переоденусь.

Маковецкий кивнул. Я передала ему сложенный лист бумаги. Олег направился на кухню, я – в свою комнату. Пусть лучше он побудет один с этим письмом – в конце концов, я готова разделить с ним все горькие тяготы, но у него должна быть возможность один на один встретить то, чего он так давно пытался найти.

Я вошла на кухню спустя пятнадцать минут. Олег сидел на стуле совершенно неподвижно. Я видела его профиль. Лицо его было бледным, почти белым, потемневшие глаза устремлены в одну точку, находящуюся где-то внизу, на полу, на плитке-гексагоне. То, что письмо было уже прочитано, и, скорее всего, не один раз, я поняла по тому, как оно было сжато в его кулаке.