– Манеры, – буркнула она себе под нос, потом снова осмотрела ногти. Она задумалась, является ли этот регулярный осмотр собственных рук одной из ее манер.

– Доброе утро, мэм. Вы одна?

Она посмотрела на официанта в черном переднике, который показался ей несколько мрачным для кафе.

– Я… Нет, не одна…

– Значит, столик на двоих?

– Ну, я не уверена, что человек, которого я жду, успеет подойти. Да, давайте на двоих. Вот этот?

Она показала на столик у стены, ближайший к туалету.

– Без проблем. Сразу будете заказывать или подождете?

Миссис Марч почти не сомневалась, что заметила на лице у официанта ухмылку разоблачающего обман человека.

– Я сделаю заказ за нас обеих, – объявила она.

– Хорошо, мэм.

Миссис Марч помнила, как ее впервые назвали «мэм» или, точнее, «мадам» – она была не готова, это ошарашило и обидело ее, как пощечина. Она тогда не так давно отпраздновала тридцатилетие и отправилась в Париж вместе с Джорджем – в турне для продвижения его книг. В то утро она в одиночестве сидела в их номере, Джордж отправился подписывать книги. Она заказала себе роскошный завтрак: круассаны, блинчики с маслом и сахаром и горячий шоколад. Когда официант вкатил тележку, она встретила его в халате слишком большого размера, со все еще мокрыми после душа волосами и потекшим макияжем. Ее беспокоило, не выглядит ли она провоцирующе, слишком чувственной с немного распухшими губами после того, как терла их махровым полотенцем, чтобы избавиться от следов выпитого вчера вечером вина. Однако когда она поблагодарила официанта (долговязого молодого человека, которому едва ли исполнилось двадцать, с обгоревшей на солнце шеей) и вручила ему чаевые, он сказал: «Спасибо, мадам», и вышел из номера. Просто вышел. Он не посчитал ее ни в коей степени желанной. На самом деле он, вероятно, посчитал бы ее обнаженное тело отталкивающим, и даже хоть она и не годилась ему в матери, он, скорее всего, видел ее как женщину такого возраста.

Теперь официант в черном переднике маячил на небольшом расстоянии, с отсутствующим видом почесывая засохшую болячку у себя на запястье.

– Что вам принести, мэм?

Она заказала два кофе – эспрессо для себя и латте для своей воображаемой потенциальной подруги, – потом сделала глубокий вдох и вернулась к волновавшей ее теме. Она вспомнила, что главную героиню романа зовут Джоанна.

– Джоанна, – прошептала миссис Марч.

Раньше она особо не задумывалась над этим именем, не спрашивала, почему Джордж выбрал именно его для своей героини. Она не знала ни одну Джоанну, вообще никогда не была знакома ни с одной. Она задумалась, был ли Джордж. Она надеялась, что был, потому что это означало бы с почти полной определенностью, что эта жуткая карикатурная героиня написана с кого-то другого.

Миссис Марч медленно попивала кофе и вспоминала (жалея себя), как она поддерживала Джорджа в самом начале его карьеры, как слушала его, как кивала независимо от того, что он говорил, и не жаловалась. Хотя она знала, что писательский труд больших денег не дает. Джордж часто сообщал это извиняющимся тоном, как и ее отец (без особых извинений). В те дни Джордж обычно водил ее в свой любимый маленький дешевый итальянский ресторанчик, где официанты на одном дыхании по памяти могли выпалить меню – каждый вечер оно было новым, и все – свежайшим. Там они садились за столик, не покрытый скатертью, между ними потрескивала свеча, вставленная в винную бутылку, и Джордж рассказывал ей про свой последний роман, про новую идею, словно у него каждый вечер тоже появлялось новое меню. Она поражалась искреннему интересу этого уважаемого профессора, преподававшего в колледже, к ее мнению. Она не хотела это испортить или сглазить, поэтому улыбалась, кивала и льстила ему. Все для него, все для ее Джорджа.

Что могло привести к этому унижению? Теперь весь мир станет смотреть на нее по-другому. Джордж так хорошо ее знал, может, предположил, что она никогда не прочитает книгу. Рискованный маневр. Но нет, пришла она к выводу с презрительной усмешкой, он на самом деле плохо ее знает. Джоанна совсем не походила на нее. Теперь миссис Марч очень ярко ее представляла – сидящую рядом с ней в убогом маленьком кафе, вспотевшую, с почерневшими зубами, пятнами на груди, ведущую жалкую и несчастливую жизнь. Миссис Марч задумалась, не пойти ли ей по книжным магазинам – купить все экземпляры и каким-то образом их уничтожить, например, устроить большой костер одним холодным декабрьским вечером. Но это, конечно же, было безумием.

Она постукивала пальцами по столу, то и дело смотрела на часы, но ничего не видела; потом беспокойство так охватило ее, что стало просто невыносимым, и она решила вернуться домой и прочитать книгу. У Джорджа в кабинете лежало несколько экземпляров, и до вечера он домой не вернется.

Она расплатилась за кофе и извинилась за то, что ее подруга Джоанна так и не пришла. Остывший латте, на котором опала пена, остался стоять на столе. Официант в черном переднике просто не обратил на нее внимания, когда она уходила. Колготки сморщились у нее на лодыжках, напоминая нахмурившиеся брови, словно таким образом реагировали на холод.

По пути домой миссис Марч проходила магазин одежды, где две продавщицы раздевали в витрине манекен. Женщины с яростью дергали вещи, одна сняла шляпу и палантин, вторая стянула платье. Обнажилась одна блестящая грудь без соска. Манекен смотрел такими яркими голубыми глазами с черными ресницами, с таким болезненным и несчастным выражением лица, что миссис Марч была вынуждена отвернуться.

Мистер и миссис Марч жили в довольно уютной квартире в Верхнем Ист-Сайде [3]. Над входом в дом, на темно-зеленом навесе курсивом был написан адрес, причем каждое слово с большой буквы, как в названии книги или фильма  – «Сорок Девятая Улица, Дом Десять».

В здании были маленькие окна, по виду напоминавшие коробки, и маленькие, также напоминавшие коробки кондиционеры. Сейчас в здании был дневной швейцар в форменной одежде. Он вежливо поприветствовал миссис Марч, когда она вошла в холл. «Вежливый, но относится с презрением», – подумала миссис Марч. Она всегда предполагала, что он ее презирает – и, скорее всего, и остальных жильцов. Как он может их не презирать, когда он тут для того, чтобы им прислуживать, подстраиваться под образ их жизни, в то время как они живут в роскоши, и никто даже не удосужился узнать что-то про него? Хотя, подумала она печально, может, другие и прилагали усилия, чтобы познакомиться с ним поближе. Может, его манера поведения с ней объяснялась как раз тем фактом, что она никогда не спрашивала его про него самого, за все эти годы она ни разу не обратила внимание, носит ли он обручальное кольцо, лежат ли у него на письменном столе рисунки его детей. Он явно считал ее недостойной и неподходящей для этого дома, в сравнении с другими проживавшими в нем женщинами – вышедшими на пенсию балеринами и бывшими моделями, среди которых были и наследницы крупных состояний.

Миссис Марч пересекла холл, уже, как обычно, украшенный к праздникам. Рождественская елка стояла в ближайшем к входной двери углу, украшенная звездами и леденцами в форме посоха (никакого хора ангелов или рождественских деревенских сцен), над зеркалом в холле висели венки из искусственной елки. Проходя мимо, она, как обычно, взглянула на свое отражение, нашла его не соответствующим стандартам и попыталась немного взбить волосы.

Она проявляла осторожность, заходя в лифт – великолепно оформленную кабину, – проверяла, не собирается ли кто-то зайти вслед за ней. Иногда ее сильно напрягали и утомляли разговоры с соседями. От нее ожидали комментариев по поводу положения дел в стране, или дел в их здании, или – самый большой ужас из всех возможных – о погоде. Просто сегодня она совсем не была к этому готова, даже больше, чем в другие дни.

В зеркальных панелях в лифте отразилось несколько миссис Марч, и все с беспокойством смотрели на нее. Она отвернулась от них и сосредоточила внимание на пронумерованных кнопках, каждая из которых загоралась по очереди, пока лифт шел на шестой этаж. Она закрыла глаза и вздохнула, прилагая усилия, чтобы взять себя в руки.