Навен вырезал эту руну давно и исключительно забавы ради. В те беззаботные времена, когда еще не понимал, насколько опасна сила в руках дилетанта. Звериная тоска по дому стиснула грудь. Взгляд его ожесточился.

Дара в ужасе отдернула протянутую к свету руку и снова очутилась в своем углу.

– …глаза, – прошептала она.

– Да, глаза.

Спохватываться поздно. Навен моргнул. Его ответы становились тише с каждым словом.

– Человечьи и звериные.

– Да.

– Как и у кота.

– Да.

Навен еще ни с кем и никогда не был так откровенен.

– Хочешь, я спрошу тебя, почему? – сказала и замерла, точно испугавшись собственного вопроса.

– Спроси, если не боишься услышать ответ.

– Почему?

Он улыбнулся. Даже своей любезной сестрице Лавинии на подобный вопрос он отвечал ложью о причудливой игре света. Правда неумолимо карабкалась вверх по ребрам к самому горлу.

Навен отчаянно цеплялся взглядом за опостылевший интерьер каюты. Лежанка Орсо, густо покрытая его шерстью, кровать Айвена с резной спинкой, и сам Айвен на ней, как часть угрюмого пейзажа, – ничего не отвлекало от назойливого желания открыть рот и наконец поделиться с кем-то своим самым страшным секретом.

Вдруг сделалось нестерпимо тесно в деревянной коробочке, болтавшейся по волнам, в собственной постылой шкуре, в нелепой жизни. Неожиданно для себя Навен сполз на пол и заговорил:

– Мне было шесть. Едва научившись сносно читать, я читал все, что попадало в руки. Однажды передо мной оказалась очень старая книга. Она выглядела так, точно откусит пальцы своим закованным в золоченый панцирь переплетом. Предостерегающие знаки на нем выглядели приглашением. А рядом не оказалось никого, чтобы отвесить затрещину.

От прикосновения книга распахнулась, кашляя искрами мне в лицо. Я пропал. Толстые, слипшиеся страницы хранили слова заклятий на языках, которые я не знал тогда. Сотни рук веками вписывали в нее предания и ритуалы, выводили причудливые символы и зарисовывали ужасающих тварей. Мадаребарос называлась та книга. Я украл ее и думал, что владею ею, но это книга завладела мной.

Самым безопасным знанием ее страниц были руны. Вырезанные в камне или вытравленные в металле, они обретали силу изменять реальность. Одни могли за мгновение переносить на такие расстояния, на которые отважится не всякий путешественник, другие подчиняли стихии, третьи искажали плоть, позволяя принимать облик зверей и птиц. Встречались и такие, что шутя вырывали души из тел. Но все они казались невыразимо таинственными и красивыми.

То был самый обычный день. Последний обычный день. Мой учитель Ватто задремал, убаюканный собственной лекцией. Это свойственно старикам. Я выскользнул из часовни, пробрался за городские ворота и отправился на узкий пляж. Там в скалах пряталась укромная пещера. Место, которое, как я думал, было только моим.

Воображая себя могущественным архимагом, я палочкой на песке чертил знаки, до конца не понимая их смысла. В плену фантазий дети часто ничего не замечают вокруг. Я был глуп, что так беспечно играл с материями, пугающими до полусмерти убеленных сединами мудрецов.

Вошел ли он, пока я витал в облаках, или проснулся в глубине пещеры от производимого мною шума, этого никто из нас не помнит. Наши глаза встретились. Проклятые руны на песке вспыхнули, и случилось непоправимое. В следующий момент я уже смотрел на мир глазами котенка който, а он смотрел на меня с моего собственного лица. Руны пылали, плавился песок, и шипели камни, а мы бесконечно менялись местами в границах моего пустого черепа.

Когда все кончилось, не было больше ни меня, ни его. Все, что составляло нас, сплавилось воедино, поделенное на два тела, корчившихся в агонии. Сознание покинуло меня.

Так нас и нашел главный ловчий его Сиятельства графа, высланный на поиски. Мы лежали рядом. Орсо решил, что чужак представляет для нас угрозу. Котенок който размером с двухмесячного теленка успел разорвать пятерых мастиффов и едва не прикончил рыцаря, пока я сумел объяснить, что это друзья. Собаки и рыцарь были виноваты сами. Собаки напали первыми, а рыцарь обнажил меч.

Орсо позволил мне взвалить на него раненого сэра Барри. Так мы и вошли в город. Обозленный ловчий требовал умертвить «монстра», несмотря на то, что мы не бросили его. На что правитель тех земель ответил отказом. Более того, позволил Орсо остаться в городе и никогда со мной не разлучаться.

Долгие годы мы искали способ обратить те страшные чары. Но чем больше времени утекало, тем сильнее Орсо хотел стать человеком. Так мы и оказались на этой паскудной посудине. Где-то на материке есть человек, способный нам помочь. И ничто не остановит меня на пути к нему.

Навен выдохнул. Кровь шумела в ушах, а голова кружилась. Он не сразу заметил, что Дара сидит прямо напротив него, скрестив ноги.

– Ты не боишься, что станешь зверем, если Орсо превратится в человека? – шепотом спросила она.

– Я думал об этом и согласен. Звери… лучше людей.

Дара понимающе кивнула и ничего не ответила.

Руна остыла и погасла. Навен убрал игрушку в карман на ремне. Темнота ластилась к лицу. Хотелось немедленно свернуть шею девице, ставшей свидетельницей внезапной откровенности. Но в том не было ее вины. Правда сама прорубила себе дорогу.

– Похоже на сказку. А моя история груба.

Дара обхватила колени и принялась тихонько покачиваться взад-вперед, что-то бубня себе под нос на диком наречии. Постепенно в речь стали вклиниваться понятные слова.

Широкие ноздри затрепетали. Дара уставилась в пустоту ненавидящим взглядом. Пару минут спустя девица заговорила снова, ее голос был бесцветным и монотонным, но совершенно понятным.

– Когда они пришли, их встретили, как друзей. Но они хотели слишком много. Они дали три дня подумать. Старейшина сказал: «Духи защитят нас». Но духи никого не защитили. Мужчин убили всех. Старых и молодых одинаково. Тех, кто остался, загнали в клетки, как скот.

Много месяцев они ломали нас. Жгли и пытали одних, чтобы другие потеряли волю. Звери и птицы ушли. Не могли слушать вой женщин. Сломленных и покорных клеймили и увозили. В новые клетки к новым мучителям.

Там нас учили прислуживать и ублажать. Чтобы не попортить товар, вместо плетей нам давали яд. Жгучий, вязкий и черный. От него горели кишки и отовсюду шла кровь. Те, кто оказывались слишком слабы, чтобы выжить, днями гнили вместе с живыми, пока другие рабы не убирали трупы.

Я… сбежала. И если мне судьба вернуться назад, я своими зубами перегрызу себе вены. Клеймо говорит, что я раб. Собственность. Но у меня всегда есть простой выбор. Я выбираю смерть.

Отголоски ненависти исказили черты Дары. Сейчас она более всего напоминала скованного чарами демона, бессильного вырваться из цепей, но готового убить любого, кто подойдет слишком близко.

– Ты принадлежишь самой себе. Так было, есть и будет. В этом я клянусь. Если ты захочешь присоединиться к нашим поискам, после мы отыщем твоих мучителей и заставим их умыться кровью.

– Уже не обязательно. – В глубине черных зрачков вспыхнул и погас безумный огонь. – Достаточно того, что ты не признаешь права собственности.

Навен проснулся первым. Ему полагалось чувствовать себя отдохнувшим и свежим, но увы. Всю ночь он видел, как волны бьются о скалы родного Хоринга, как шумит лес, а по небу над ним мчится комета Лилая.

Тоска по дому с каждым днем серого плавания впивалась в душу все сильнее. Он знал ее раньше только по книгам. Воспоминания о привычных вещах на обычных местах ранили. Где-то там Лиль хозяйничает в пещере его наставницы. Корд, старый пес, готовится принять вахту у ночной стражи. А Ватто и Гелар собираются начать утреннюю молитву. В их жизнях всегда было место для Навена. Он был частью большой мозаики. Теперь же у него был свой путь, своя жизнь и своя мозаика.