Отиты не грозят и Люцию, в его мире их просто нет, но невероятная уокерская магия, включать в ушах этот грозный, самолётный гул, не испарилась. Пусть хоть трижды станет смертной, чудо никуда не денется. Сквозь вой и какофонию в голове Люцифер слышит её стоны, мычание ему в рот и хочет проорать в ответ кодовое «Глифт! Долбанный г-лифт, Непризнанная! Долбанный я! Долбанная несправедливость!», но получается только подхватить её под ягодицы и усадить на комод прямо перед собой.

На поверхности вазочки, баночки, девичья мишура – всё это он сгребает локтем в одно движение и наплевательски скидывает на пол.

«Выеби её! Сделай так, чтобы скулить не могла от счастья, обездвиженная, охрипшая, лишённая голоса», - бегущей строкой и не разрывая поцелуя.

Сначала он сдирает сарафан с её груди, завороженно лапая ту, как нищий – монету на паперти. Лифчик на Виктории отсутствует, и между мужскими ладонями и соскáми только напряжение в тысячи вольт, от которых искрит. Затем демон взбивает подол на талии.

– К чему тебе трусы, Уокер? – Люций отвлекается от сосущего рта, жадно и мятежно хрипит ей в глотку и с удовлетворением фиксирует: женское лицо запылало и влажные от похоти ресницы дрожат. Она с ним, в постели, всегда такая – наизнанку вывернутая, текущая каждой порой, до слёз умоляющая трахнуть одним своим видом.

– Заткнись, пожалуйста! Помолчи! – Шипит, плюётся, тянет к себе и приподнимается, чтобы он снял с неё бельё.

– Сидеть. – Мужская ладонь возникает на шее и прибивает голову Вики к стене. Другой рукой он просто рвёт лямки стрингов, как нечто настолько несуразное, что сам факт их существования уже оскорбителен. – Блять… - она сама согнула колени, а он развёл их в стороны и задрал к белобрысой макушке. – Блять, Непризнанная…

Сияющая.

Розовая.

Липкая.

Пухлые половые губы – нежные и гладкие. Наглый, вздёрнутый клитор… И сын Сатаны готов поклясться, между складок ему мерцает всеми огнями, маяками и костерищами. Нельзя столько раз представлять, что уже никогда не уткнёшься носом в эту бабу, проевшую мозг до дна, когда судьба может распорядиться иначе.

И блестеть от смазки.

– Господибоже…дадада-а-а… - рука его исчезает, чтобы возникнуть на покрытой испариной пояснице, приподнять её бёдра и впиться в промежность ртом. Взывать ко Всевышнему – это самое малое, на что способна Виктория. Она знать не знает, где раздавали такие горячие губы, такие проникновенные языки, и когда она стала блудницей, но ей удивительно всё равно в данный момент, что о ней подумают. Что, спустя время, она будет думать о себе сама. Что происходит.

– Мать твою, ты лучше наркоты пахнешь! Ты всегда так пахла… тывсегдатакпахлауокер…

Её не требуется вылизывать, она – насквозь. Лицемерная врушка с пародией на «Вы не волнуете меня, агент Смит!», которая набухала и созревала, будто ягода. Но Люцифер слишком демон, чтобы отказать себе в удовольствии ещё раз распробовать Непризнанную. Это его десерт, его тягучая карамель, его чёртовы сливки.

Он взобьёт их полностью.

Звук расстёгнутой молнии неправдоподобно громкий. Это даже на звук не похоже, всё больше – затейливая, самостоятельная мелодия. Треск, напоминающий шкворчание. С таким звуком черти переворачивают грешников на огромной сковороде.

У тех чертей глаза цвета майской вишни.

Вики приподнимает макушку, чтобы рассмотреть хоть что-то, самые мелочи, крохотные детали. Постараться запомнить, высечь это на подкорке набором откровенных фотографий, заархивировать папку, спрятать в другую, назвать ту как-нибудь скучно, например «Дисциплинарный отчёт от октября 2022-го», для надёжности переместить в корневые доки, где она хранит наборы разномастных, рабочих браш-кистей, и доставать по большим праздникам.

«Если захочется подрочить на свой лучший секс!», - у её внутреннего «я» тают любые сомнения, когда сарафан трещит по швам и улетает на пол.

Люцию трудно объяснить, чем ему помешала окружившая уокерскую талию тряпка, но у него вид человека, который и не собирался давать объяснений. Темнота не мешает нисколечко, он каждый дюйм её тела рассматривает с тем лицом, с которого восторг можно соскребать бритвой. И никакая одежда не смеет тому мешать.

«Не хнычь!», - это в адрес Виктории, но мысленно. Та гнёт губы в тихом, жалобном мявке, гнёт ноги, притягивая те к себе. Её передок выпячен, раскрыт и обнажён до той степени, когда это уже не трах, не порево, а шедевр – скользкий, до предела возбуждённый шедевр из плоти. И у Люцифера есть весомое дополнение к этому произведению всех искусств.

Он вытаскивает член из брюк, обильно сплёвывает в руку, смазывает ствол и не отводит горящих глаз от её лица, направляя головку внутрь. Слегка толкается бёдрами, словно дразнит, но тут же вгоняет в Непризнанную всё – от А до Я, от начала до конца, - все свои улики, все мотивы, все преступления.

– Ма-моч-ки… - отрывисто, по слогам, воплем.

Она и не знала, что в её лёгких скрыто столько воздуха. И что стонать так умеет, не подозревала. Тут не съёмки фильма для взрослых, а Вики – не актриса с надрывным голосом. Это вообще не её голос, это какая-то единоутробная сестра-близнец, которой Уокер не дала родиться, поглотив на этапе яйцеклетки, и теперь та воет потаскухой в глубине рёбер, а грудные крики вырываются из ободранного децибелами и умасленного мужским языком горла.

У всего этого не существует оправдания.

И конкуренции у этого, сыто зачавкавшего между ног, тоже не существует.

Виктория повторно падает назад, стукаясь затылком. Но лишь больше выгибается навстречу, восхищаясь чужими размерами. От удара за спиной шатается зеркало, но недолго – видимо она сорвала его с винта и, дрогнув, то рушится прямо за комод, превращаясь в звёзды-осколки.

Первое движение.

Протяжное «Бамц!» мебели, на которой он разгоняет её, словно тачку на мокрой трассе.

– Зеркало…

– Плевать! – Люцию хочется смотреть. Люцию нужно смотреть. Он, как ненормальный, пялился на свой собственный, вставленный в её тугую дырку член целую вечность и теперь хочет пялить Уокер, пока та не посыплется, напоминая стекляшки на полу. – Иди-ка ко мне! – Резкий рывок рукой в районе лопаток, но сами пальцы ласковые, до истомы пронзительные, и приподнимает он её бережно – лбом прилипает к другому взмокшему лбу, радужками проводит вскрытие, заглядывая уже будто бы не в глаза, а точно в душу. – Ты соскучилась. – Без вопросительного знака.

Десяток известных движений по древнейшей амплитуде.

«Бамц! Бамц! Бамц», - умирает комод.

– Я… кто… матерь Божья! – Вики не уступает комоду. Превращается в сплошной, мучительно сладкий комок нервов и разлетается на стоны, от которых у мужчины сводит скулы. Лихорадит каждую конечность. Ведёт-шатает, как мальчишку, впервые присунувшего по-взрослому.

– Ты. – Он вгоняет себя на всю длину и рубит слова отрезками. – Какой-то. – Пальцами зарывается в волосы, сжимает те грубо, как она любит. – Богомолкой. – Ещё теснее давит лицом на её личико. – Стала? – И хочет, практически мечтает кончить и ни за что не заканчивать. – Ты никогда не найдёшь никого, Уокер! Никогда не найдёшь никого, кто будет трахать тебя хотя бы на одну десятую также хорошо, как это делаю я! – Озверевший, вожделеющий тон. Это его женщина, его территория, его награда. Концентрация блажи, апофеоз запретной любви. В один рывок Люцифер дёргает копну и запрокидывает ей голову, чтобы нависнуть сверху, ловя это плывущее марево, сотканное из бесконечных, заговаривающихся «Да! Да!! Да!!!». – Обожаю, блять… Обожаю тебя! Я обожаю тебя, Виктория! – Он без ума от того, как она хлюпает. Без ума от того, как распахнуты сочные губы. Без ума от хриплой сухости её горла, утомлённого криками. Без ума от ногтей, вспахивающих его бицепсы. И, проведи кто экспертизу тех, осевших под ними частиц, сильно удивились бы – к «Леонарду Смиту» ДНК не имеет никакого отношения.