Рагнхильд прикусила губу. «Прекрати болтать!» – сказала она себе.

– Это вы правильно решили, – одобрил Свен-Эрик. – Но я хотел задать вам несколько вопросов о Хенри Пеккари. Вы как?

– Задавайте. Вы, конечно, считаете его убийцей. Простите, – Рагнхильд повернулась к Бёрье Стрёму, – как звали вашего отца?

– Раймо, – ответил тот. – Раймо Коскела.

– Мне трудно в это поверить, – продолжала развивать мысль Рагнхильд Пеккари. – Хенри был пьяница и бездельник и вообще довольно злобный тип. Но чтобы он убил кого-нибудь… Хотя, так, наверное, говорят все родственники.

– Они были знакомы? – спросил Свен-Эрик.

– Не могу сказать точно. Но такое возможно, притом что ваш отец был старше. В шестьдесят втором году у Хенри еще были приятели. Любители выпить на природе. По большей части, ryökälhet – алкоголики, лоботрясы, если мне будет позволено выразиться словами моей матери. Для этого он и стал здесь хозяином. Мать с отцом думали, Хенри образумится, как только почувствует ответственность. Но вы видите, как все повернулось. После лета шестьдесят седьмого отец был вынужден забить всех коров в срочном порядке.

– Мой отец не был ни пьяницей, ни лоботрясом, – мрачно заметил Бёрье Стрём.

«Тебе-то откуда знать? – мысленно возразила Рагнхильд. – Ты был ребенком, когда он пропал. Люди либо идеализируют, либо демонизируют друг друга. Они не выносят внутренние противоречия».

На какую-то долю секунды она задумалась о своем собственном образе Хенри. И мужчин в целом.

– А ваш старший брат, Улле? – спросил Свен-Эрик.

– В то время уже работал на шахте. В двадцать лет стал бригадиром. А потом открыл свою фирму, которая быстро пошла в гору. Сейчас там больше заправляет его сын.

Свен-Эрик вошел в дом. Бёрье Стрём и Рагнхильд остались на крыльце.

Рагнхильд вытащила из саней рулон черных пакетов для мусора и несколько мисок для собачьего корма. Наблюдая за ней, Бёрье Стрём думал, что совершенно не представляет себе, что ему делать наедине с этой женщиной. Внезапно в голову пришло, что тело сможет позаботиться о себе само, без его сознательного участия. Бёрье мог бы подскочить к ней и схватить – как пьяница в кабаке, когда объявили последний танец.

Ему и раньше не раз приходилось иметь дело со спортивными женщинами. В тренажерном зале в Эльвбю некоторые дамы начинали боксировать только потому, что это хорошая тренировка для мышц. Особенно недавно разведенные.

Иногда они изъявляли желание жить с ним. И тут Бёрье давал задний ход. Потому что это могло продолжаться лишь до тех пор, пока некий третий – более надежный или подходящий на роль отца для детей – не переходил ему дорогу. Или же сама дама уставала от «отношений, которые никуда не ведут».

Но что может быть нужно этой медведице? Ее, похоже, вполне устраивает одинокая жизнь в лесу. Бёрье задался вопросом, есть ли у нее кто-нибудь и кто это может быть. Когда Рагнхильд пошла к дому, он отступил на шаг, чтобы не стоять у нее на пути.

Он сторонился ее, как заразную больную. Рагнхильд сама не понимала, почему это причиняет ей боль. Она все еще не могла привыкнуть, что мужчины ее избегают – особенно невысокие и с высшим образованием. За время работы в клинике Рагнхильд время от времени замечала такое за врачами.

«С какой стати это меня заботит? – возмутилась она. – Пусть думает обо мне что хочет».

Свен-Эрик Стольнаке внутренне поежился. Дом Хенри Пеккари был худшим из тех, что он видел в жизни, а повидал он их немало. Грязь намертво въелась в перила лестницы и дверные коробки и выглядела как их естественный цвет. Более темные оттенки отмечали места, к которым Хенри прикасался чаще. Взяться за дверную ручку или щелкнуть выключателем давалось ценой немалого внутреннего усилия. Свен-Эрик был благодарен Рагнхильд за то, что в свое время та открыла окна и двери, избавив его от худшего.

Он прошел в большую комнату и огляделся. Во всяком случае, сразу стало понятно, где стоял морозильник. В этом месте сосновый пол имел более яркий оттенок – четкий прямоугольник, не пожелтевший и не покрытый слоем грязи. Между морозильником и стеной наросла плотная пылевая прокладка. Теперь она обрушилась и окаймляла место с одной стороны.

Свен-Эрик поморщился и подумал, что кое-кому все же повезло родиться с жизнестойкостью в генах, и образ жизни не имеет здесь большого значения. То, что Хенри пережил свое семидесятилетие, можно считать маленьким чудом.

Краем глаза Стольнаке видел, как на кухню вошла Рагнхильд. Один за другим она наполняла черные пластиковые мешки – пустыми бутылками, остатками еды и прочим мусором, разрушая десятилетиями складывавшийся интерьер.

Свен-Эрик пригляделся к обстановке. На диване – одеяла в несколько слоев; тем не менее видно, что он разбит и просижен. Здесь лежал мертвый Хенри. Так и уснул перед телевизором.

Над диваном – картина в золоченой раме. Краски поблекли, теперь она вся в зеленовато-голубых тонах. Пастух у каменной стены режет мясо. У его ног собака, выпрашивает кусочек. И все это на фоне южноевропейского пейзажа, с кипарисами и поросшими зеленью холмами.

Но картина висит слишком низко. Если сидящий на диване захочет откинуться на спинку, то упрется в нее затылком. Свен-Эрик присмотрелся внимательнее. Над рамой был след от гвоздя. «Неужели все так просто?» – удивился Стольнаке и осторожно снял картину.

Все оказалось проще некуда. В стене темнело пулевое отверстие.

«Так ли уж обязательно было мне с ними идти?» – спрашивала себя Ребекка Мартинссон.

Солнце поднялось высоко над вершинами деревьев, но было холодно. Ребекка застегнула молнию на куртке и откинулась на спинку автомобильного сиденья. Неплохо бы вздремнуть на полчасика. «Им лучше поторопиться, – думала она. – Скоро припечет солнце, и тогда перейти реку не получится. Надеюсь, они не останутся там ночевать».

Уснуть так и не удалось – ни на полчаса, ни на двадцать минут. Между тем предстояло работать до позднего вечера. Иначе она не успеет подготовить столько дел до понедельника.

«Как я могла так быстро устать? – удивлялась Ребекка. – Мне непременно нужно показаться врачу. Или съездить в магазин здоровой еды. Пить напитки из зелени и заниматься в тренажерном зале».

– Эй!

Ребекка открыла глаза. К ней приближалась маленькая старушка. Она катила перед собой сани и почти полулежала на поручнях. Дорога почти оттаяла, и на просохших местах ей приходилось непросто с санями. На старушке была ярко-оранжевая куртка; из массивных ботинок торчали неправдоподобно тонкие ножки.

Дама изо всей силы махала рукой, как будто увидела спасательную шлюпку в открытом море. Ребекка открыла дверцу и вышла из машины. Прощай, сон!

– Эй! – снова позвала старушка.

Но тут ее силы, похоже, иссякли. Она остановилась, обошла вокруг саней и села на них.

– Кто она? – услышала Ребекка громкий вопрос. – Я ее знаю?

Ребекка коротко рассмеялась.

– Мне подойти, чтобы вы могли разглядеть?

Старушка ответила широким приглашающим жестом:

– Tule nyt! Иди сюда.

Ребекка приблизилась.

– Ну и чья ты будешь, девочка? – повторила старушка, теперь уже напрямую обращаясь к ней. – Я видела, кто-то переправлялся к Пеккари. Кто они?

Ребекка рассказала, с кем приехала и что у них за дело в Курравааре.

– А я-то жалуюсь соседям, что у нас ничего не происходит… – Странная дама покачала головой. – Меня зовут Мерви Юханссон. То есть Рагнхильд сейчас на острове?

– Да, как будто собралась прибраться у Хенри. Там еще осталась какая-то собака…

– Собака, да, – подхватила Мерви Юханссон. – Я ведь живу здесь и все вижу. Собаки Хенри забегали ко мне. Когда ему приходилось особенно плохо, он забывал впускать их в дом, а на дворе двадцать пять градусов мороза! И, конечно, не кормил. Вот они и перебивались у меня. Здесь ведь постоянных жителей было – я да Хенри. Он приходил за своими собаками, как только становился на ноги. Я предупреждала, чтобы он не сажал их на цепь, пусть ходят на свободе…