В конце концов фотографии Паулы легли в ящик письменного стола.

Окна давно пора мыть, но здесь особый случай. Рагнхильд требовалось навести порядок только в личных вещах. Не говоря о том, что идеальная чистота в доме выставила бы ее жертвой. В общем, окна лучше оставить как есть.

В последний день она сделала все как решила. Вечером собрала рюкзак с тяжелыми вещами, которые со стороны выглядели бы как самая естественная поклажа. Старая зимняя палатка, бутылка вина, спальный мешок, пуховик, оленья шкура, туристическая горелка «Трангиа».

Последний раз полила цветы – они уж точно ни в чем не виноваты.

Достала с полки Библию.

– Если тебе есть что мне сказать, то сейчас самое время, – обратилась Рагнхильд к Господу.

Открыла наугад. Попала на страницу в Книге Судей, где женщина по имени Иаиль убивает военачальника Сисару. Когда тот спал, Иаиль пробралась к нему с молотком и колом от шатра и забила кол ему в висок, буквально пригвоздив к земле.

– Смешной ты все-таки, – строго заметила Рагнхильд Господу. – Как склочный старичок на скамейке. Ничего толком сделать не можешь, зато на все имеешь собственное мнение.

С этими словами она захлопнула бесполезную книгу.

Около часа ночи, когда загрохотало на шахтах и по всему дому словно пробежала дрожь, Рагнхильд прилегла на кровать вздремнуть.

В половине третьего она в последний раз заперла дверь своей квартиры. Ничего особенного не почувствовала. Мысленно произнесла обычную фразу – «ничего не горит, ничего не течет» – и повернула ключ в замке.

Лыжи и поклажу отнесла в машину. Настоящее полуночное солнце[2] взойдет недели через три, но уже теперь Кируна дремала, погруженная в мягкий свет. Было тихо, кроме звуков с шахты, более отчетливых ночью, когда их не заглушает дневное уличное движение. Скрип вагонетки, доверху груженной рудой, лязг тормозов, монотонный гул шахтных вентиляторов. «Под этим городом мина замедленного действия, – подумала Рагнхильд. – Пройдет не так много времени, прежде чем он провалится в преисподнюю».

Никто не видел, как она выезжала из Кируны. Город выглядел заброшенным, обезлюдевшим, как будто жителей уже эвакуировали. Вскоре Рагнхильд вырулила на трассу Е10. Думала о том, сколько пройдет времени, прежде чем они вызовут слесаря и войдут в ее квартиру. У нее больше не осталось коллег, которые могли бы обеспокоиться ее отсутствием, но были еженедельные занятия – тренажерный зал, йога, курсы вязания. Недели через две кто-нибудь должен ее хватиться.

Она повернула на восток, в сторону Виттанги. Дорога шла вдоль реки ее детства, Турнеэльвен. Рагнхильд думала о предстоящем ледоходе, распускающихся почках, птичьем щебете и полуночном солнце, но без тоски или желания пережить все это еще раз.

Она так и не включила радио и не встретила ни одной машины, кроме нескольких грузовиков с шахты. Высохший асфальт лежал в трещинах и выбоинах после зимних морозов.

Рагнхильд Пеккари припарковалась у старого карьера. Взяла лыжи под мышку и пошла вдоль дороги, высматривая, где можно было бы перебраться через покрытый ледяной коркой вал. Не хватало только сломать руку или ногу.

Выбрав подходящее место, где насыпь была ниже и не такая бугристая, Рагнхильд вышла в лес. Оглянулась, но машина и дорога были скрыты от глаз снежным валом и перестали существовать.

Вьюрки уже проснулись. В этом году их как никогда много, поэтому щебет стоит как в тропиках. И это только усиливает чувство, которое возникает у Рагнхильд каждый раз, когда она вступает под своды леса, – как будто переходишь из одного мира в другой.

И еще, она всегда ощущала лес как мать. Или женское божество, что-то вроде саамской Маттарахкки, которая всегда рада видеть Рагнхильд. С детства убегала с неприветливого школьного двора в избушку Матери. И только там, за закрытой дверью, чувствовал себя в полной безопасности.

Теперь есть только она – и лес. Стволы сосен отсвечивают медью. Старые высокие ели в серых нижних юбках. Цвет неба меняется от розового до голубого, с бледным утренним солнцем на юго-востоке и полной белой луной на северо-западе. Они светят друг против друга, сплетая лучи наподобие саамской оловянной проволоки.

Рагнхильд становится на лыжи и, легко отталкиваясь палками, скользит по ночному насту. Он твердый и блестящий, и требуется немалая сноровка, чтобы удержаться на ногах, когда лыжи разъезжаются в разные стороны.

Под деревьями, куда падает с веток подтаявший снег, корка особенно твердая и похожа на толстое кусковое стекло. Если бы утром припекло как следует, наст мог бы не выдержать, что усложнило бы Рагнхильд задачу. Но он достаточно прочный и гладкий. Лыжи почти не оставляют следов. Рагнхильд слышит воронов. Издалека их карканье легко принять за собачий лай. Но вскоре из-за деревьев появляется пара черных разведчиков. Птицы кружат над головой Рагнхильд, перекликаются.

Ощущение времени исчезло, поэтому было удивительно вдруг услышать звук падающей воды. Неужели она на месте? Рагнхильд посмотрела на часы.

Половина шестого. Рагнхильд только что миновала заросли ив, на которых уже набухли мохнатые почки. Теперь она идет вниз по течению, к выбранному месту. Он все еще здесь – красивый мост из снега и льда над порогами.

Но сначала кофе.

На небольшом возвышении, метрах в двадцати от реки, – красивая карликовая сосна, коренастая и узловатая. Вокруг ствола достаточно оттаявшей земли, чтобы Рагнхильд было где сесть и развести огонь.

Она собирает сухостой – ровно столько, чтобы хватило на небольшой костерок: серые еловые веточки, кору, бородатый лишайник и можжевельник. Потом делает в насте дыру и наполняет снегом кофейник. Подойти к реке не решается – берега слишком обледенели. Свалиться в воду раньше времени – последнее, что ей нужно.

Недостаток логики в собственных рассуждениях заставляет Рагнхильд улыбнуться и покачать головой. Что ж, пусть все пройдет так, как она задумала. Рагнхильд поджигает сухостой при помощи зажигалки. Она умеет развести огонь где угодно и при любой погоде, не доставая без необходимости спички, и всегда гордилась этим. Странно только, что в последние минуты жизни мысль задерживается на таких мелочах.

В тот момент, когда кофе закипает, звонит ее телефон. И Рагнхильд умудряется не только не свалиться в сугроб от неожиданности, но и снять кофе с огня, одновременно выуживая мобильник из внутреннего кармана.

Времени шесть часов и три минуты, и звонят со стационарного телефона. Кто теперь ими пользуется? И номер начинается с 0981, а это, помимо прочего, код поселка, в котором прошло ее детство. Рагнхильд недоверчиво смотрит на дисплей. Давно ей не звонили оттуда. Но сигналы идут и идут, и в конце концов она решается ответить.

В трубке слышится мужской голос, и, похоже, молодой.

– Рагнхильд Пеккари? – спрашивает он. – Ну если это действительно вы… боюсь, у меня плохие новости.

Мужчина представляется владельцем магазина в Юносуандо.

– Речь пойдет о вашем брате Хенри Пеккари, – говорит он. – Вот уже три недели, как он не появляется в нашем магазине.

Рагнхильд понимает, что должна как-то отреагировать, но мысли цепляются друг за друга и спотыкаются, как накачанный диазепамом пациент. В результате с губ не срывается ни слова, между тем как владелец магазина продолжает:

– Собственно, совсем не обязательно что-то случилось. Просто Хенри появлялся у нас каждый четверг, если в выходные накануне мы получали товар из «Сюстембулагета»[3]… Эй, вы еще здесь? – окликает он ее по-фински.

– Да-да, я слушаю, – выдавливает из себя Рагнхильд.

– Ну, в общем, все это показалось мне подозрительным. То есть и раньше, конечно, бывало, что Хенри к нам не приходил. К примеру, когда лед становился ненадежным. Тогда он неделями мог отсиживаться на своем острове, но непременно предупреждал об этом по телефону. Он ведь живет там один, и поэтому, когда не может до нас добраться, звонит. Мы в магазине, наверное, единственные, с кем он видится и разговаривает. Я пробовал до него дозвониться – и вчера, и сегодня утром. Но никто не отвечает. И вот я подумал…